Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Colpo di Gratia (Манифест)

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Данный манифест –  интересный текст, недавно опубликованный в виде Манифеста от имени одной итальянской группы художников из Вероны (группа называется «De Arte»). Концепция, изложенная в «Манифесте» меня заинтересовала, и я перевел этот документ.

Главный автор текста – как следует из предисловия к книжечке, которую я купил в Милане, лидер группы «De Arte», Амадео Тцанетти (Amadeo Zannetti), известный художник и теоретик искусства, прославившийся в Италии своими кинетическими конструкциями и монохромными полотнами из биоматериалов.>

Члены группы также  проиллюстрировали свой манифест довольно шокирующими иллюстрациями, - к сожалению, я не могу привести из здесь, в виду наложенного авторами запрета на права. Напоминаю, что colpo di grazia по-итальянски означает последний смертельный удар, которым победитель добивает раненого на поле боя. В названии Манифеста написание слова было сознательно изменено авторами с современного итальянского на латинское.

Когда возникала необходимость подчеркнуть особые нюансы значений в тексте, я приводил рядом в скобках использованные в оригинале итальянские слова и выражения.    

*    *   

Il COLPO DI GRATIA 

МАНИФЕСТ ГРУППЫ "DE ARTE" ОБ УТЕРЯННЫХ ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ НАЗАД НАЧАЛАХ ИСКУССТВА И О НЕМЕДЛЕННЫХ ДЕЙСТВИЯХ В ЭТОЙ СВЯЗИ (IL MANIFESTO DEL GRUPPO DE ARTE SULLE ORIGINI DELARTE PERSE NEL CORSO DEI MILLENI E SULORDINE IMMEDIATO DELLE COSE AL RIGUARDO

Все люди делятся на кретинов (i cretini), верящих в мифы; на еще больших кретинов, использующих эти мифы для собственной выгоды; и на художников, эти мифы сочиняющих, -  в попытке избавиться от тоски.  

Для наших целей ко всем трем группам мы обратимся отдельно, на понятном им языке. Мы, «De Arte», - группа художников, включающая в себя Amadeo Zannetti, Umberto Carrara, Renato Sarti, Augusta Sparacello, Francesca Nervi и других.   

1. 

В начале не было ничего, кроме Блага (Il Bene).  

Благо сидело на берегу Хаоса и ждало появления своей супруги Геи. В акте, счастливо завершающем То, Что Не Началось, Благо и Гея должны были произвести на свет (concepire) человека.     

Но время шло, а Гея все не появлялась из Хаоса. Благу стало скучно, и, чтобы с кем-то скоротать время, оно создало себе собеседника – Страх (Timore), используя в качестве оригинала (l'originale) свое собственное отражение в Хаосе.  

Отражение Блага в Хаосе вышло такое страшное, что Благо само испугалось его. Оно притворилось тогда, что его и нет вовсе, сделалось маленьким и незаметным, и все время, пока не появилась Гея, держалось за спиной Страха, чтобы тот не заметил его.  

Когда Гея, наконец, вышла из Хаоса, Благо незаметно спряталось между жемчужин, которыми она освежала свое дыхание, вытолкав одну из жемчужин из раковины на ее поясе и заняв ее место. Так он попал в рот к Гее, а потом проник к ней во чрево. Выпавшая из раковины жемчужина – остров Крит - стала первой землей в Хаосе.   

Первое, что увидела, вышедши из Хаоса, Гея, был Страх. Но поскольку Страх был отражением Блага, Гея сначала приняла его за своего супруга.  

Страх начал ухаживать за Геей, но через некоторое время женским чутьем Гея почувствовала подлог. Хотя Гея догадывалась, что Страх не есть Благо, она одновременно смутно чувствовала и то, что ее собственная внутренность странным образом является отражением Страха.   

Но Гея отказала в близости Страху. Тогда Страх дождался, пока Гея заснула и явился ей во сне ее еще не рожденным сыном Парадизом (Paradiso). В облике Парадиза Страх овладел спящей Геей.  

План счастливого завершения Того, Что Не Началось, таким образом, был сорван.  

От соития со Страхом Гея родила двух богинь – старшую Тео (Theo) и младшую Когнос (Cognos). Родились дочери сросшимися, и Гее пришлось рассекать их общее тело серпом из аметиста, так, что Тео достались от общего тела сердце и колени, а Когнос –  руки и спина.  

Обе богини выросли злыми и распутными, и ненавидели друг друга, - но при этом, что удивительно, всегда обращались за помощью друг к другу, когда кому-то из окружающих приходило в голову критиковать одну из них. Они, и вообще, отлично умели переводить стрелы (puntare le freccie), стрел у каждой из них был всегда c собой целый колчан. Если кто-то оскорблял одну из них, сестры неожиданно появлялись с двух противоположных сторон от обидчика и переводили стрелы (друг на друга) – (puntavano le freccie come le dita una allaltra). Обидчик, не имея возможности одновременно смотреть в разные стороны, не мог и защититься от их стрел, и неизбежно погибал. И так, хоть сестры ненавидели друг друга. никто не мог говорить плохого (то есть, правду) ни об одной из них.  

Чтобы стать и еще лучше в стрельбе из лука, сестры слепили из глины издевательское подобие того самого человека, который по первоначальному плану мироздания должен был родиться от Блага и Геи. Появившиеся к тому времени из Хаоса животные, птицы, рыбы и другие существа приняли вылепленного ими глиняного болвана за того человека, которому Мироздание положило счастливо закончить То, Что Не Началось, и признали его власть над собой.  

Тем временем, сидящее в чреве у Геи Благо все видело, но не подавало голоса.  

Страх же к тому времени водрузился на высокой горе и провозгласил себя самым главным и самым справедливым богом в мире. Все животные, птицы, рыбы и другие существа, - и созданный Тео и Когнос глиняный болван тоже, -  начали поклоняться ему и поступали теперь только так, как Страх советовал им. Если иногда, в силу врожденной медлительности и тупости, глиняный болван не кланялся Страху вовремя, старшая Тео подлетала сзади и била ему копьем в зад, и болван тут же падал ниц перед Страхом. 

Тео и Когнос старались не допускать «человека» до бабушки Геи. Обе богини не любили мать, Тео считала ее глупой, а Когнос – заносчивой. Обе, однако, помимо этого чувствовали, что в Гее присутствовало нечто до отвращения (ripugnanza) похожее на них и одновременно прямо противоположное им.  

Однажды, глиняный болван, все-таки, убежал от надзора сестер и пришел к Гее. «Кто я?» - спросил он бабушку. Тогда сидящее в чреве Геи Благо из всей силы крикнуло ему: «Ты ничтожество!»  Болван тогда спросил: «Зачем я родился?» «Чтобы победить Страх!» - крикнуло ему Благо. - «Что мне для этого надо сделать?» - «Дай миру имя».   

«Помоги мне дать миру имя», - попросил глиняный болван Гею. 

Сидящее во чреве Геи Благо решило, что та часть его, что когда-то помогла ему создать свой образ в виде Страха, сможет помочь и победить этот образ. И Благо внутри вступило с Геей в соитие, и Гея родила для глиняного человека лучезарную супругу Арте (Arte).  

«Пусть мы не родили настоящего человека, как было задумано, - прошептало Благо Гее, - Но Арте поможет этому болвану стать хоть немного похожим на человека. Кто знает, может быть, мы еще сможем завершить То, Что Не Началось, счастливо. Надо лишь, чтобы болван слушал свою жену».  

И Благо приказало глиняному человеку жениться на Арте. 

Когда глиняный болван вернулся от Геи к Тео и Когнос, да еще представил сестрам молодую жену, те очень на него рассердились. В наказание они долго оттачивали на нем свое мастерство стрельбы из лука, а его супругу Арте тут же определили к себе рабыней.  

«Что бабка говорила тебе?» - допытывались сестры у глиняного человека, осыпая его стрелами из луков. Глиняный человек долго терпел, дрожа от страха, когда стрелы пролетали мимо, и корчась от боли, когда они попадали в него, потом не выдержал и сознался: 

«Гея сказала, что мне нужно свергнуть Страх, а для этого надо правильно назвать мир».  

Услышав это, сестры очень обрадовались и опустили луки. «Отличная идея! -  сказала старшая Тео, - Нам давно этот глупый Страх поперек глотки». 

Тут же они приказали глиняному болвану оттащить Страху целого быка на гору, - чтобы его отвлечь. Сами же принялись совещаться, как бы им побыстрее назвать мир.  

«Нет ничего сложного в том, чтобы назвать мир, - пожала плечами Тео, - Я назову весь мир за один день одним словом». 

«Позвольте мне сказать, госпожа, - вдруг подала голос Арте (она мела рядом пол), - Не все так просто. Миру нужно дать не одно, а много имен, и есть имена простые, и есть имена сложные, И сложные имена образуются из простых, но не простым сложением, а…» 

 «Кто позволил тебе вмешиваться в нашу беседу замарашка?! – немедленно накинулись на Арте обе сестры, - Зная свое место и свои обязанность! Еще рабыня будет нас учить об именах для мира! Твое дело следить за тем, чтобы в наших дворцах было чисто и красиво!»  

И Арте испуганно замолчала и продолжила уборку, а Тео сказала:  

«Миру вовсе не нужно много имен. Надо просто засунуть мир в коробку, а название дать коробке. Я оберну мир пустотой. «Пустота» прекрасное имя для чего-то в коробке».  

И Тео создала Пустоту и послала ее на гору, где сидел Страх. Но случилась так, что встретившись, Пустота и Страх, полюбили друг друга (правда заключалась в том, что Страх был подслеповат, - но ведь и любовь тоже слепа). Страх легко овладел Пустотой, которая c удовольствием нарожала от него маленьких чудовищ (mostrini).  

Наученные неудачей, Тео и Когнос теперь уже сами обратились к рабыне Арте. «Эй, замухрышка, что ты там говорила прошлый раз? Как надо назвать мир, чтобы победить Страх, говори». 

«Надо соединить простые имена в сложные, но не простым сложением, а интуицией и озарением», - объяснила им Арте.  

«Интуицией и озарением?! – нахмурилась Тео, - Это что, химеры?» 

«Это особые навыки, Госпожа, которые у меня есть с рождения. Но прежде, чем мне можно будет придумывать сложные имена, а из них одно имя мира, - мне понадобиться очень много простых имен, - иначе выйдет ерунда».  

«На возню нет времени, - фыркнула Тео, - Работай с тем, что есть. «Рыба», "роза", «дерево», «море», «рождение», «жизнь», «смерть», «салат».  Куда тебе больше? 

«Это очень мало госпожа». 

«Молчать! Работай с тем что есть, а иначе мы сделаем из твоего мужа свистульку для Страха (fiscietto del Timore). Страх, кстати, давно нас об этом просит». 

И Арте принялась за работу. С тем не многим, что предоставила ей Тео, она смогла украсить именами только супругу Страха - Пустоту. С одной стороны теперь Пустота представлялась как жизнь, с другой - как смерть, а иногда выглядела, как салат. Но при некоем выставленном под особым углом освещении Пустота казалась красавицей (Grand Bellezza). Чтобы порадовать Пустоту, Страх приказал построить на земле много таких помещений с особым освещением.  

От того, что супруга его стала красавицей, Страх почувствовал себя уверенней. Но еще уверенней почувствовала себя сама Пустота. Скоро она стала помыкать Страхом, а затем и вовсе принялась управлять миром единолично.  

Только Тео, Когнос, Арте, и глиняный человек знали об обмане, - о том, что Страх обленился, а правит теперь миром Пустота.  

Тео и Когнос, стыдясь, конечно, молчали о своем участии в возведении на трон Пустоты. Между собой они во всем винили Арте, а тех немногих, кто принимался было винить их самих, дружно расстреливали из луков. 

Но Арте, тайная дочь Блага и Геи, не могла переносить несправедливое правление Пустоты. Она все время пыталась убедить мужа громко сказать всем в мире правду. 

«Скажи миру: «Тобой правит Страх и Пустота», - говорила она болвану.  

Но глиняный человек был очень напуган. Он не хотел становиться свистулькой Страха.  

Поэтому правление миром Пустоты и Страха продолжалось довольно долго. Время от времени, те немногие имена, которыми Арте в начале искусно залатала Пустоту, отлетали, и Пустота по ночам приходила к Тео, а та звала Арте и приказывала Арте чинить Пустоту. Арте прикрепляла к Пустоте несколько очередных простых имен, которые Когнос, гуляя по полям и лугам, от скуки собирала.  

Арте каждый раз творила поистине чудеса, превращая два простеньких и коротеньких лоскутка в красивую и дорогой отрез материи для Пустоты. 

«Зачем ты помогаешь эти злодейкам?» – спросил ее однажды глиняный человек. 

«Я их рабыня, иначе они убьют меня» - отвечала ему Арте.   

«Но ты же можешь притвориться, что у тебя не получается латать Пустоту, - предлагал  ей решение муж, - Притворись, что случайно вышло плохо, и пусть всем станет видна Пустота как она есть...» 

«Я не умею врать», - грустно вздыхала Арте.  

«Но от твоей правды в мире становится только еще больше вранья» - ворчал человек. 

«Все зависит от тебя, - говорила ему Арте, - Ты муж. Ты должен заставить всех меня слушать» 

«Ну да» (gia), - мрачно вздыхал на это болван, но ничего не делал.  

Если бы не потребность в периодической перекройке платья, Пустота совсем бы распоясалась, и, пожалуй, стала бы напрямую командовать даже и сестрами-богинями (впрочем, днем она это часто вполне успешно делала, в особенности при Страхе).  

И все равно, Тео, в конце концов, не выдержала и призналась Когнос, что Пустота сидит у нее в печенках.    

«Все вышло довольно глупо, сестра, - сказала она Когнос, - От Страха мы не избавились, но теперь еще и вынуждены считаться с какой-то нелепостью (cazzata). Это вроде название бренда обуви на пустой обувной коробке, когда хочется туфель».  

«У меня есть предложение, - отвечала ей Когнос, - Я тут пока эта Пустота правила, от нечего делать насобирала в полях и лугах очень много имен. Они, конечно, все простенькие, зато их у меня теперь  целая куча. Давай составим из них название мира, как учила Арте».  

«Не знаю, - засомневалась Тео, - Рабыня говорила, что только она умеет соединить простые имена в сложные, - и что только последнее и самое большое слово прогонит Страх».  

 «Мало ли, что говорила рабыня! Тебе охота снова спрашивать ее?  Чтобы она вдруг сделалась такой важной, что заняла бы место Страха на Высокой горе? А если она возомнит о себе и примется нами помыкать? В конце концов «Я» собрала все простые имена в полях и лугах, и без меня у нее ничего бы не получилось».  

«И что ты предлагаешь?» - спросила Тео. 

«Давай возьмем все простые имена, что у нас теперь есть, и облепим ими глиняного болвана, пока он спит, с головы до ног. Имен на это нам хватит. Потом мы представим всем глиняного человека как нового самого могущественного Бога в доспехах. Страх испугается его и убежит».  

«Но Арте будет против, эта простушка не имеет понятия о прекрасном. Она выдаст нас!»

«А мы сведем ее с ума, - ухмыльнулась Когнос, - Однажды ночью я проследила за ней. Сердце свое она на ночь прячет в картине, мозг в книге, глаза в вазе, а ноги между струн лиры. Перебьем и поломаем все это к свиньям, а взамен подсунем ей прекрасные простенькие новые имена. 

«Какие имена?» - с интересом спросила Тео. 

«Я придумаю такие особые имена, что сведут ее с ума, - сказала Когнос, - «Радио», «Телевизор», «Кино», «Интернет». Имена эти ядовиты. Арте попытается сделать из них коллаж, лизнет их и сойдет с ума.   

И той же ночью две богини осуществили свой план. Признаться, как ни хвасталась Когнос, простых имен у нее все-таки не хватило, чтобы закрыть ими всего глиняного болвана. Имена кончились, когда сестры дошли до головы.  

«Ну, это никак нельзя оставить, - сказала Тео, - Надо обязательно чем-то эту глиняную тыкву закрыть. Может быть, снять имена со ступней и перенести на голову? Оставим пяту или две неприкрытыми». 

«Это будет непрофессионально, - возразила Когнос, - Лучше сделаем так: я придумаю новые имена, которыми еще нечего назвать. Кто там разберет со страху есть за этими именами что-то или нет, - налепим на голову болвану эту ахинею, да и дело с концом (e va fa)».  

На том и порешили.   

Утром глиняный человек проснулся и увидел, что весь обклеен именами, причем многие из этих имен он не знал. Он позвал было жену, чтобы та объяснила ему, что происходит.  

Но Арте, не найдя с утра свои сердце, мозг, ноги и глаза, сошла с ума.  

Вместо ног она прикрепила себе к бедрам нелепые красные прямоугольники, вставила черный квадрат себе вместо сердца, ослепшие глаза ее превратила в два текущих циферблата, а мозгом стала механическая птица с выпавшими из живота шестеренками.  

«Прочь! Прочь, отродье зла, - довольные, закричали ей сестры, - Уходи в дикие горы, и не смей больше возвращаться и прикасаться к нашим именам!» 

Арте залепетала было что-то в ответ, но речь ее сделалась нечленораздельна. Она попыталась сплясать, но вышло лишь кривляние. Она хотела спеть, но раздался ужасный механический скрежет.  

«Я ненавижу всех вас!» – только расслышал глиняный человек из недр несчастного урода.  

«Иди, иди! – замахали на нее руками Когнос и Тео, – Без тебя спокойнее». 

Словно потеряв вес, Арте – теперь чудище - поднялась с места и понеслась по воздуху в сторону далеких гор. 

Увидев, что глиняный человек смотрит вслед супруге грустно, сестры принялись его утешать: 

«Да ты что?! Ды ты понимаешь, что только тобой одним и полон сейчас мир, ибо ты и есть его главное имя?» 

«Какое же я имя мира? – тоскливо спрашивал их глиняный человек, - Я просто глиняное чучело, облепленное не пойми чем» 

«Нет, ты - Человек! Ты теперь самый главный и самый сильный бог в мире! Ты сильнее Страха!» 

И они уговорили болвана полезть на гору, чтобы сбросить оттуда Страх. 

Страшно робея и путаясь в именах, болван полез на гору. Каково же было его удивление, когда на горе он никого не нашел. Ну Пустоты, ни Страха.  

Не веря своему счастью, глиняный человек рассмеялся и ударил себя в грудь кулаком. 

«А?» - закричал он победоносно с горы всему миру – «А?» (Alora?) 

«А, может, их никогда и не было? – ободряюще замахали ему снизу руками Тео и Когнос, - Давай, управляй всем миром, теперь все будут счастливы. Главное слушай нас». 

«Иди направо» - крикнула Тео. 

«Или налево» - крикнула Когнос.  

«Я не могу идти одновременно направо и налево, - крикнул им сверху болван, -  Вы противоречите одна другой».  

«Стукнись головой о скалу, и противоречие будет снято, - крикнула ему Когнос, - Искусство компромисса нужно любому правителю».  

Некоторое время глиняный человек слушал поступающие к нему снизу команды Тео и Когнос, и со всей силы бился лбом о камень. Когда он был уже полуживой и весь в крови, он завопил: 

«Пошли вы обе куда подальше (Va fan culo, entrambe!), отныне я буду слушать только самого себя! Я буду управлять миром сам».    

И болван поправил болтающуюся на голове окровавленную ахинею из не знакомых ему слов, и принялся управлять миром сам. 

Испражнялся он долго, так что продукты его жизнедеятельности залили весь мир. И Когнос, и Тео было уже не до шуток – обе, подобрав полы туник, день и ночь откачивали дерьмо из своих дворцов.  

«Пусть бы на горе был лучше Страх» - стонала Тео у помпы.  

«Пусть была бы уже лучше Пустота» - охала Когнос, выливая ведро в окно.   

Но Пустота и Страх вовсе и не думали никуда исчезать. Страх с супругой просто уехали в положенный отпуск, который решили провести на живописном берегу Хаоса, в том месте, где Страх когда-то впервые встретил Гею.  

Гея была по-прежнему там, и выглядела неплохо (была как раз весна). В особенности выгодно сейчас она смотрелась на фоне Пустоты, чья одежда к этому времени уже совсем истрепалась, а починить ее было больше некому, - к тому же на берегу Хаоса не было ни одного помещения с правильным освещением.  При встрече с Геей Пустота, потому, так расстроилась, что упала и превратилась в вечерний туман в низине, где живет и поныне. 

Гея принялась надсмехаться над Хаосом, но он высек ее метеоритным дождем, и пригрозил в будущем столкнуть с кометой. После чего собирался как следует изнасиловать, но тут как раз глиняный человек на горе начал управлять миром. С горы на мир хлынули потки фекалий столь мощные, что они грозили потопить в себе все живое.  

Страх взревел, отшвырнул в сторону Гею, и бросился карабкаться обратно на гору, весь красный от злости. Мощными прыжками он продвигался быстро, и по пути все живое, еще не утопленное в дерьме, приветствовало его возвращение. 

Из двух сестер больше, увидев карабкающегося на вершину горы по скалам Страха, возрадовалась Тео. Когнос, узнав о возвращении Страха, приняла вид скучающий и отстраненный, хоть и она про себя втайне вздохнула с облегчением.  

Глиняному болвану же на горе было в этот момент очень одиноко и страшно. Тео и Когнос больше не давали ему инструкций из дворцов под горой. Сам же он больше управлять миром не хотел, потому что был по уши в дерьме, а все твари в мире ненавидели его, вызвавшегося быть именем мира. Имена на глиняном болване превратились в грязные лохмотья, многие отлетели, обнажив под собой унылую бездушную глину. Снизу же было слышно приближающееся свирепое рычание – это, обваливая камни, карабкался к нему по скалам Страх, чтобы отомстить болвану за похищенный трон ужасной местью. 

И тогда человек закрыл лицо руками, заплакал и тихо полу-пропел, полу-произнес имя той одной, которая когда-то могла все изменить к лучшему:  

- Арте! Арте. Арте. 

_______________________________________________________________________________ 

 2

Fancul’, ditalini! (Это очень сложное и неприличное итальянское ругательство, имеющее отношение к женской мастурбации – А.М.) 

___________________________________________________________________________________

 3.  

Мир вращается не в ту сторону.  

— Укажите нам «ту» сторону! – насмешливо кричат нам из публики.  

— Ее может указать лишь искусство, - отвечаем мы.

И под свист и летящие в нас бумажки сходим со сцены.

Мы знаем, почему нам не верят.

Искусство преступно (illecito).

Оно совершало преступления против человечества уже много раз в истории, но, в особенности страшны были его деяния за последние 150 лет. Ныне оно сидит в смирительной рубашке за толстыми решетками дома для душевнобольных, оно уже не может позволить себе много. Ему не верят, оно само уже не верит себе.

Но наши интеллектуалы напишут оду и бешеному псу, охваченному естественным желанием перекусать всех вокруг.

Вновь и вновь на протяжении человечества останавливаются в дремучем лесу дети, озирались по сторонам и всякий раз кто-нибудь из них кричал: «Я нашел!»

Но рев бомбардировщиков – вот, во что превращался их крик, - даже если это был звук мотора твоей мчащейся машины, Маринетти. Твой балаган, Тцара, стал лагерем смерти.

Искусство определяет жизнь – это многие из вас говорили.  Искусство призвано спасти человечество, - так говорили из вас почти все. Но никто из вас не понял сказанного.

Все начало быть с искусства, все изначально было искусством.

Звук голоса, изображение, мелодия, имитация формы.

Через ритуалы контролировалась, заговаривалась, - задабривалась или отпугивалась, - и так, познавалась, - жизнь.  Ритуалы были призваны соединить человека с жизнью и сделать его бессмертным, - не так, как бессмертен свет падающей звезды, мелькнувшей в черной капле ночного пруда, - но как бессмертен вьющийся над прудом комар-кровосос, знающий, что только кровь жизни питает его, потому что он и есть сама жизнь. 

Время шло, и искусство выделило из себя ненужное – слишком высокое и слишком низкое. Высокое и низкое были лишены главного для дела искусства: соединения людей с жизнью, поиска способа поставить человека интуицией и озарением на один уровень с бытием.

Но простые люди с радостью приняли два отброса искусства; первое позволило им нейтрализовать в себе панику, второе - нейтрализовать в себе голод. Без сожаления искусство отдало религии свои омертвевшие формы, а науке – омертвевшую интуицию - эту замену инстинкта самосохранения в человеке.   

Искусство думало, что оно освободилось от шлаков, и теперь сможет свободно править миром, но оказалось, что за историю человечества оно слишком срослось со своими испарившимися и закостеневшими формами, что оно уже не мыслит себя без них.  

И вот искусство продолжает кормить грудью своих блудных дочерей, превратившихся уже в дряхлых старух, и находить в том удовлетворение.   

Напитавшись же силой искусства, высокое и низкое с одинаковым рвением до сих пор определяют.  

Первое определяет степень своего неведения; второе – формы своего неведения. Обе при этом определяют искусство.

И если искусство было призвано сформировать людей без границ, без стен, без идентичности, - высокое и низкое, простота и скука создают идентичности – ибо определение есть пыльная темная коробка, в которой может храниться с одинаковым удобством и неведение, и то, что его обрамляет.   

Искусство всегда потому было химерой, гибридом, прекрасной девой днем и страшным чудовищем ночью. 

Создавая эликсир спасения, оно само же всегда безнадежно отравляло его, превращая в яд. И отрава, которая лилась в него тысячелетия, звалась определение и интерпретация. Определение было нужно Богу, оно было нужно королю, оно было заказчику картины, оно было нужно художнику, оно было нужно смотрящему на картину олуху.

Какая мерзость! (Che sfiga! – в итальянском очень не прилично, – А.М.)  

В разные времена этой отравы было в искусстве больше или меньше, но она всегда была. 

Искусство родилось из издевки, из оскала, из ритуального танца, имитирующего убийство. Свобода изначально была лишь злым смехом. Выставление реальности на посмешище и неприятие ее – вот архетип прекрасного. И был прав Камю, говоривший: «Лишь два исхода могут быть у сизифовой судьбы человечества – самоубийство или бунт».  

В результате бунта рождалось искусство, но всегда находились те, кто использовали удар молнии для того, чтобы разогреть себе банку супа. Этим любителям супов, изображавшим постмодернистскую эртропию, всегда нужно было тщательно скрыть тот факт, что они еще усерднее, чем их предшественники, укрепляли оппозиции, разделяя людей и проповедуя насилие – «я» против «он», «мы» против «они».  

Слишком долго искусство было одурманено определениями, основанными на оппозициях, слишком долго служило злу, обманываясь этим своим, якобы, высоким предназначением.  На протяжении истории искусство заскакивала на боевую повозку насилия, поднимая над ней свой флаг, освящая насилие прекрасными целями. Не говорите нам про жертвоприношения и оды Богам, они рождались не мудростью, а фиксацией освященных искусством оппозиций.     

Искусство так долго играло в эту игру, что уже не может помыслить себя без носителя зла.  

С приходом модерна, - когда насилие придумало себе более изощренные флаги масс-медиа и глобальной виртуальной реальности и более не нуждалось в искусстве, искусство вывесило белый флаг. Труп искусства  ныне доедают Абрамовичи, Сассолино, Клементе, Чеккини, и прочие (i Abramovitch, Sassolino, Clemente, Checchini)…  

Вернувшись в начале ХХ века к примордиальной издевке и угрозе, искусство, тем не менее,  по-прежнему, как наркоман дозу, иcкало себе для выживания «носитель». Оно запрыгивало то на машину, то на человека, - а наиболее «успешно» в последнее время  - на рынок, определяя и направляя свое «развитие» спросом и предложением, этим скопищем олухов, потерявших себя в списках бестселлеров.        

На спинках у одних жуков-могильщиков, поедавших искусство в прошлом, было написано: «Утилитарность», «Плоскость»; на спинках других, поедающих его гниющие останки: «Разрушение», «Скандал»; на спинках третьих: «Непознаваемое sublime». Теперь они пишут у себя на спинах: «Номад», «Кинетика», «Трансфигурация», «Антропометрика». Но, как и в прошлом, на брюшке у каждого из этих них написано только одно слово: «Я».  

Сегодня искусство потеряло свою гибридность и уже выглядит монстром и днем, и ночью, - оно превратилось в сплошное определение.  

Гиена структурализма вонзила в искусство свои два клыка - «да» и «нет», - превратив «искусство» в бесформенную кучу гниющей плоти. И сама гиена сегодня надсмехается над этой бесформенностью.    

Формализм, Структурализм, Постструктурализм, Деконструкция – атаки следовали одна за другой. И после каждой из них искусство корчилось от боли, понимая, что в мире идентичностей ему больше нет место, и становилось от того все более безумно.   

Искусство не может существовать в мире бинарных оппозиций, в мире Бога и дьявола, в мире науки и религии, в мире высокого и низкого. Ибо искусство и есть тот элемент, через который оппозиции должны примириться и перестать быть, - тот элемент, которому любая идентичность не дает права на существование.  

Яд, который стекал в искусство, всегда был связан с интерпретацией. И так, в самом начале замысел художника был смыслом произведения искусства; затем смыслом стал исторический контекст и личность самого художника; затем смысл стал формироваться интерпретативными сообществами, затем просто рыночным спросом, затем превратился в ничто, - но и само это ничто было попыткой найти смысл и определить его.   

Искусство, тем временем, не должно производить определений, ибо определение сразу губит в нем ту живительную субстанцию, которую Пико делла Мирандола называл gratia - «сокровенный вид красоты, который нельзя измерить с помощью пропорций и определить рациональным путем». Любые способы определить, присвоить себе gratia для идентификации, для создания идентичности суть методы, превращающие искусство в нелепый балаган.  

Сегодня, когда картинные галереи и театры полны трансцендентальных балбесов, ничего не смыслящих в искусстве, - когда концерты классической музыки посещают туристы и полумертвые старики, пытающиеся определить себя в пику молодежи, а на выставках современного искусства главный экспонат губастые модели, причищающиеся ботоксом, искусство должно вернуться к gratia.  

Но не для пропаганды «изящного» оно сделает это, и не для того, чтобы очередные идиоты (coglioni) украсили придуманными логотипами gratia свои бумажники и нижнее белье. Gratia, язык без определений, должен сделаться главным языком человечества.  

В отличие от того языка, на котором люди говорили столько времени, главная цель которого всегда была определять, gratia должна встать над оппозициями, пробуждая в каждом человеке то, что во всех людях едино и не может быть поделено.  

Грядет конец высокому и низкому, разделению и обособлению, крови и кровавому искусству, - наступает эра единения и слияния.  

Синтез музыки, художественного слова, изображения, танца и архитектуры приведет к разрушению направлений искусства. Разрушение направлений искусства приведет к разрушению жанров. Разрушение жанров приведет к разрушению идентичности человека. Разрушение идентичности приведет к спасению.  

Любая идентичность хочет для себя за счет других. Gratia разрушает идентичность, для gratia не существует Эго.  

Интерпретация gratia и ее разрушение происходят тогда, когда художник работает на заказ, ради денег и благ. Заказ есть предательство и начало акта идентификации. В момент заказа яд впрыскивается в живительный эликсир спасения человека. Лишь только на произведении искусства появляется ярлык с ценой, оно перестает быть таковым. 

Gratia есть самопожертвование, и самое человечное в человеке. Gratia – должна постепенно стать главным языком людей, но не словом речи. 

DE ARTE СОБИРАЕТСЯ НАНЕСТИ СТАРОМУ ПОРЯДКУ ИСКУССТВА ПОСЛЕДНИЙ СМЕРТЕЛЬНЫЙ УДАР – COLPO DI GRATIA (сознательно искажение написания: латинское “gratia” вместо итальянского “grazia” – А.М.). 

МЫ ПРОВОЗГЛАШАЕМ ДЛЯ СЕБЯ И ДЛЯ ВСЕХ, КТО ГОТОВ ПРИСОЕДИНИТЬСЯ К НАМ, СЛЕДУЮЩИЕ ПРИНЦИПЫ И ПРАВИЛА: 

Нет искусства старого и нового, традиционного и авангарда, искусства народного и элитарного, национального и общечеловеческого. Есть единое искусство, обросшее в болоте человеческой истории идентичностями и носителями. Наша задача – очистить все жанры искусства от уродливых наростов идентификаций, - от определений, с которыми искусство по традиции ассоциирует себя, которыми тяготиться и, потеряв которые, сходит с ума, пытаясь вернуть их или заменить на новые.  

  1. Все исполнители и все жанры потому – живы и нужны, и представляют собой и своим творчеством последнее и самое свежее слово в искусстве.   

  2. Нужно смешение жанров и направлений. Нет идентичности. Нет эго. Нет барьеров и оппозиций, определяющих художника, зрителя, мир, стиль.

  3. Нет заказчика. Нет денег. Нет выгоды. Вся художественная деятельность должна быть лишена материального интереса. Концерты, выставки, спектакли в рамках проекта Colpo di Gratia должны быть бесплатны, любые собранные за вход деньги должны уничтожаться в совместном акте мистерии. Любое архитектурное творение членов группы должно быть лишено утилитарности и идентичности. 

  4. Все созданные предметы искусства, все перформансы, концерты и выставки движения Сolpo di Gratia становятся актом создания нового языка gratia и уроком обучения людей коммуникации с его помощью. Мы соберем под своими знаменами не скандалистов и бесталанных обманщиков, но разбитые и деморализованные войска канона и традиции – от классических музыкантов до рэпа, академических художников, традиционный театр и самый передовой авангард всех видов, - мы отринем старые имена-химеры, мы вольем в новые объединенное искусство новые смысл и значение. Лишь разделение людей служит основанием разделению искусств на жанры и стили.  

Мы продолжаем аристотелевский квест познания, отвергая высокое и низкое в предметах познания, но познавая то, что стоит над высоким и низким, объединяя и стирая противоречия между высоким и низким. Мы пропитаем жертвенным языком gratia старый мир.

 5. Мы не допустим на выставки, концерты и перформансы людей, пропитанных идентичностью и духом оппозиций. Все концерты, выставки и перформансы проекта будут проводится лишь для посвященных, - изначально зрители будут избираються методом тщательного отбора, рекомендаций от членов движения, ибо зритель будет со-творец Gratia. Собрания группы станут жертвенными мистериями, в ходе которых gratia будет исследована и подготовлена для более широкого круга людей. Мистерия gratia - основной путь познания людей, - не имеет степеней овладения; получивший каплю gratia, имеет океан ее. 

6. Овладение gratia будет свершаться во время выставок, перформансов и концертов, - для того, чтобы новые законы единства и гармонии людей с миром были открыты. Мы провозглашаем, что отныне акт творения безидентичного gratia сам становится главным произведением искусства (la creazione diviene loggetto di arte). Язык, пропитанный gratia начнет служить людям в их единении. Созданный новый язык gratia сделает так, что люди перестанут говорить друг с другом оппозициями.   

7. Когда-то структурализм вообразил себя искусством, но теперь мы заставим его служить себе. Мы будем исследовать во всех направлениях, жанрах и стилях искусства то общее и единое, что формирует безидентичное gratia - те общие внутренние части, и общие комбинации элементов структур искусства, на восприятии которых держится ощущение мира человеком. И из этой подкладки всех чувств мы создадим для людей новый язык gratia.   

  Старый мир несправедливости, определений и идентификаций корчится в муках, он готов благодарно принять свою смерть.   

   Colpo di gratia, последний удар этому миру очищенным от определений  искусством. И да родится новый язык, и новые мы.