Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Гипотеза о душе

Добавлено : Дата: в разделе: Математика
Гипотеза о душе

Эта небольшая пьеса о гениальном математике неожиданно для меня написалась осенью 2009 года во время длительных прогулок по Кусковскому парку. Ни до, ни после я пьес не писал. А тогда я бродил по парку и разговаривал с собой. В моем рюкзачке лежали листы бумаги, ручка и пара банок пива. Я отхлебывал и присаживался на лавочку, а если лавочки поблизости не оказывалось, то на пенек – и писал от руки, чего со мной много лет не случалось. Сначала мои герои разговаривали со мной, но постепенно они обо мне забыли, а я стал только внимательным наблюдателем.

У этой пьесы есть довольно прозрачная литературная основа – это статья Сильвии Назар «Многообразие судьбы» («Manifold destiny») – Сильвия была последним журналистом, которому дал интервью Григорий Перельман.

Но герой этой пьесы даже при многих биографических совпадениях – не Перельман. Перельман – гениальный человек, и пытаться воспроизвести его мысли задача не только нескромная, но и заведомо обреченная на неудачу.

Другим прототипом моего героя стал математик Владимир Воеводский, или, если быть точным, каким он себя описал в интервью блоггеру baaltii1

Когда я писал, я думал о моих друзьях, с которыми учился на мехмате и работал после окончания. Кто-то из них стал математиком, у кого-то жизнь сложилась иначе, в некоторых случаях трагически, в некоторых – весьма благополучно. Мой скромный опыт прикосновения к этой великой науке тоже пошел в дело.

И все-таки эта пьеса не о математике. Она – о любви.

В пьесе есть некоторое количество терминов, они особой роли не играют. При желании всю нужную информацию можно почерпнуть в соответствующих статьях Wikipedia.

Летом 2014 года в театре Апарте на Тверском бульваре прошла актерская читка пьесы. О ней я расскажу отдельно.

 

Действующие лица

Миша, безработный, в прошлом математик, около 40 лет

Его мама, пенсионерка, 70 лет

Сильвия, журналистка, автор популярного американского еженедельника, около 35 лет.

Действие происходит в комнате обычной квартиры, в спальном районе Санкт-Петербурга. В глубине сцены окно, рядом с ним – справа потертый диван, слева – напольные часы. В центре сцены – круглый стол, около которого стоят два стула. С левой стороны сцены – дверь в прихожую, с правой – на кухню. В начале действия Миша стоит спиной к залу, прижавшись лбом к оконному стеклу. Бьют часы – один удар. В комнату входит мама с подносом, на котором стоят две тарелки и масленка. Ставит поднос на стол.

 

Мама. Миша, иди кушать кашу.

Миша. Мама, я столько раз тебя просил – не говори со мной в рифму.

Мама. Прости. Иди есть свою овсянку.

Миша. Так еще хуже.

  Мама ставит тарелки на стол. Садятся к столу и начинают есть. Долгая пауза.

Миша. Странно.

Мама. Что странно?

Миша. Странная женщина.

Мама. Женщина…

Миша. У нас во дворе на лавочке, на детской площадке. Она ведь наверное кого-то ждет. Я ее у нас прежде никогда не видел.

Мама. А что странно?

Миша. Она уже два дня приходит в половине второго, садится на одну и ту же лавочку, а в половине третьего уходит. Так было и вчера, и позавчера… Может она и сегодня придет.

Мама. Почему тебя это беспокоит?

Миша. Спасибо, мама. Больше не хочется.

Миша идет к окну, но, не дойдя, ложится на диван. Мама собирает тарелки на поднос. Идет на кухню, останавливается, оборачивается.

Мама. Миша, я хочу с тобой поговорить. Мне звонил папа.

Миша резко садится на диване.

Миша. Куда звонил?

Мама. По телефону звонил. Из Хайфы.

Миша. Откуда у тебя телефон?

Мама. Мне Ева Ароновна купила. Это совсем не дорого.

Миша. Я же просил! Они теперь и тебя замучают и меня! Кто знает номер? Твоя Ева? Папа? Может еще и Ленка знает?

Мама. Знает, наверное. Папа сказал, что она выходит замуж.

Миша. Ни в коем случае не держи мобильник включенным. А лучше совсем выброси.

Мама. Хорошо, Миша.

Мама уходит, но через несколько секунд возвращается.

Мама. Миша, ты, кажется, не понял. Лена выходит замуж.

Миша. Я все понял. Счастливой личной жизни сестричке.

Мама. Но я все-таки хочу с тобой поговорить.

Миша. Ну, поговори.

Мама. Ева Ароновна дала мне газету. Там пишут, что ты все-таки отказался от премии. А я ничего не знаю. Почему ты мне ничего не сказал? Как ты мог? Это правда?

Миша. Какие вы с Евой осведомленные, просто слов нет. Тебе не надоело? Эти премиальные разговоры уже столько лет...

Мама. Но изменились обстоятельства. И папа тоже считает, что ты мог бы, ты даже должен взять хотя бы часть суммы. И Леночке помочь надо, и отцу на операцию.

Миша. В Израиле прекрасное медицинское обслуживание, ему и так все сделают. И как вы это себе представляете «взять часть суммы». Вы же взрослые люди.

Мама. Но Миша я ведь тоже не вечная, я скоро умру и пенсию перестану получать. На что ты будешь жить?

Миша встает с дивана, подходит к маме. Целует ее в лоб.

Миша. Живи вечно. Пожалуйста.

Мама уходит на кухню. Часы бьют – два удара. Через несколько секунд раздается звонок в дверь. Мама пробегает через всю сцену – от кухонной двери до двери в прихожую. Разговор за сценой.

Мама: Вам кого?

Глухой голос из-за двери спрашивает Мишу - фамилия звучит неразборчиво.

Мама: По какому делу?

Миша (громко). Мама, открой я дома.

В комнату входят мама и Сильвия.

Сильвия (одета элегантно, очевидно дорого, в ее речи слышен американский акцент, она говорит отчетливыми фразами с сильной артикуляцией): Здравствуйте. Простите. Я посылала вам email. Оставляла письма в почтовом ящике. Я – Сильвия.

Протягивает Мише визитную карточку. Он кладет ее в задний карман джинсов, не читая.

Миша. Проходите, раздевайтесь.

Помогает ей снять плащ и вешает его на спинку стула.

Сильвия. Вам не интересно узнать, кто я?

Миша. Теперь я знаю, кого вы у нас во дворе ждали двое суток. Я проверяю почтовый ящик что-то раз в месяц, а email последний раз смотрел год назад. Садитесь.

Сильвия. Спасибо.

Сильвия садится к столу. Миша садится напротив. Они сидят в профиль к залу. Мама уходит на кухню, оглядываясь. Дверь остается открытой.

Миша. Странно, что это именно вы.

Сильвия. Разве мы знакомы?

Миша. Вы со мной полторы минуты, я с вами – двое суток.

Сильвия. Каким образом?

Миша. Я видел вас в окно. У нас во дворе не часто встречаются такие леди.

Сильвия. Я хотела задать вам несколько вопросов.

Миша. Сегодня все хотят мне задать пару вопросов. Но… Я вас внимательно слушаю.

Сильвия. Почему так официально?

Миша. Вы ведь делаете свою работу.

Сильвия. Может быть, лично вы мне любопытны?

Миша. Конечно, старый чудак, если не сказать резче.

Сильвия. Зачем вы так?

Миша. Затем, затем. Хотите чаю? Мама у нас есть чай?

Мама (появляется из проема двери на кухню). Кажется, кончился. Ты весь выпил. Но я сейчас схожу в гастроном.

Сильвия. У меня есть чай. Китайский жемчужный чай в пакетиках.

Миша. Вы всегда ходите на интервью со своим чаем? Впрочем, я вас понимаю. Мама, поставь чайник. Собственно первый вопрос вы уже задали.

Мама уходит на кухню.

Сильвия. Да, я хочу вас спросить, как вы относитесь к вопросу о приоритете вашего доказательства?

Миша. Никак не отношусь.

Сильвия. Но вы видели, что сделали китайские математики?

Миша. Видел.

Сильвия. И что?

Миша. Ничего. Они просто мало что поняли в моей работе.

Сильвия. Это профессионалы высочайшего уровня…

Миша. Ну и что? Когда человеком, даже очень способным, движет что-то кроме самой задачи, он не может отчетливо видеть. А их, как я понимаю, волновала не сама проблема, а некие привходящие обстоятельства – премии, приоритеты.

Сильвия. Они не сделали ничего нового?

Миша. Думаю – ничего. Впрочем, это, кажется, показали американские коллеги.

Сильвия. А ваших русских коллег эта проблема не заинтересовала?

Миша. Нет.

Сильвия. Почему?

Миша. Это вопрос к коллегам.

Сильвия. А как же слава русской математической школы, неужели всем было безразлично?

Миша достает из кармана визитку. Долго и внимательно читает.

Сильвия. Мое настоящее имя Зульфия. Я стала Сильвией после переезда в Америку.

Миша. Неожиданно.

Сильвия. У моего отца тюркские корни.

Мама вносит чайник и две чашки. Ставит на стол и уходит.

Миша. Давайте пить жемчужный чай.

Сильвия достает из сумочки небольшую коробку с чайными пакетиками. Кладет пакетики в чашки. Миша разливает кипяток.

Сильвия. Почему вы впустили меня в дом? Почему вы со мной говорите? Я знаю, вы не терпите журналистов.

Миша. Я знаю вас на двое суток дольше, чем вы меня. Это уникальный случай в моем общении с журналистами. А чай совсем не плох. Спасибо китайским товарищам.

Сильвия. Можно я включу диктофон?

Миша. И дальше разговор пойдет по существу?

Сильвия. Так я включу?

Миша. Не зря же вы летели из Нью-Йорка.

Сильвия. Спасибо.

Миша. Да вы не волнуйтесь.

Сильвия. Я спокойна. Если вы не хотите славы, почему вы не опубликовали ваше доказательство анонимно?

Миша. Тогда это доказательство никто бы не стал читать. Мало ли на свете сумасшедших, которые хотят заработать миллион? Но я не мог доказательство не опубликовать.

Сильвия. А что, вопрос стоял даже так?

Миша. Нет, не стоял. Я знал, что результат опубликую – и опубликую именно на сайте препринтов, под своим именем.

Сильвия. У вас глаза…

Миша. Косые? Сумасшедшие?

Сильвия. Нет-нет. Когда я смотрю в них, то не вижу дна – какой-то черный провал.

Миша. А дно обязательно должно быть?

Сильвия. Чаще мне приходилось смотреть в плоские или выпуклые глаза. Почему вы не могли вовсе отказаться от публикации, если вам настолько безразлично будет признан результат или нет?

Миша. Вы не поняли меня. Мне не безразлично.

Сильвия. Вы меня удивляете.

Миша. Это плохо?

Сильвия. Когда я шла к вам, я была готова к чему-то удивительному, но удивительное оказалось другим.

Миша. Разве удивительное может быть предсказуемым?

Сильвия. Так почему вы не могли отказаться от публикации?

Миша. Проблемой тысячелетия занималось много серьезных математиков. Я понимал, что им придется отчасти сменить поле деятельности. Скрывать от них, что доказательство получено, было бы некорректно.

Сильвия. Вас волнует, как пойдут дела у других математиков?

Миша. Именно людям, которые занимались Проблемой тысячелетия напряженно и долго, я обязан многими глубокими идеями.

Сильвия. Почему вы не предложили чаю этой женщине? Как я понимаю, это – ваша мать.

Миша. Мама – ангел. Ангел должен стоять за плечом и охранять.

Сильвия. Это не слишком вежливо. Можно я подойду к окну?

Миша. Конечно, в этом пространстве вы можете свободно перемещаться, оно односвязное.

Сильвия (подходит к окну). Действительно. Отлично видно эту скамейку. (Возвращается.) Вы опубликовали доказательство Проблемы, чтобы коллеги зря не трудились, и чтобы проверить правы ли вы.

Миша. Я был практически уверен, что прав.

Сильвия. Но тогда почему вы не отдали ваши статьи в нормальный рецензируемый журнал?

Миша. Сделанного – достаточно.

Сильвия. Вы хотели уйти в тень, но результат оказался совершенно обратный. Вы стали самым знаменитым математиком в мире. Скандально знаменитым.

Миша. Увы.

Сильвия. Разве вы не предполагали, что все пойдет именно так?

Миша. Что-то подобное я предчувствовал. Но иначе поступить не мог.

Сильвия. Скажите, разве может человек в здравом уме отказаться от миллиона долларов, которые он честно заработал?

Миша. В здравом уме, наверное, нет. А вы уверены, что разговариваете с нормальным человеком?

Сильвия. Я думаю, что говорю с незаурядным человеком.

Миша. Вы не допускаете, что все это я придумал исключительно, чтобы прославиться?

Сильвия. Мне это предположение не кажется правдоподобным.

Миша. А если вы ошибаетесь? Что больше всего удивляет одного человека в другом? Когда этот другой нарушает все конвенции, ломает стереотип – так в науке, так и в жизни. Отказаться от миллиона? Абсурд. Отказаться от оваций? Дикость какая-то. Все любят аплодисменты, все хотят влияния и власти. Вот и слава. Всемирная. А если не все этого хотят? А если за эти аплодисменты придется заплатить невозможную цену? Для одного – это может быть цель жизни, а для другого смертная тяжесть.

Сильвия. Кажется, я начинаю вас понимать.

Миша. Здесь нечего понимать. Как я должен был себя вести? Принять премию. Произнести публичную речь. Получить постоянную позицию в дорогом американском университете. Лекции читать олухам каким-то, разговаривать с ними, давать интервью бесконечные, головой кивать на банкетах, раскланиваться со спонсорами, политиками, изображать заинтересованный вид. Доктораты получать почетные. В Академии всякие вступать. Орден бы дали еще не дай Бог. Я же не призовая лошадь…

Сильвия. Многие ваши коллеги идут на это, принимают условия игры и работают, и выступают.

Миша. Видимо, у них крепче нервы и больше сил.

Сильвия. Почему вы меня терпите?

Миша. А вы мне нравитесь.

Сильвия. Так просто.

Входит мама с подносом, на котором чайник, сахарница и две чашки. Остается стоять у стола.

Мама. Я чай принесла. Оказывается, у нас есть отличный английский чай.

Миша. Мама, зачем? Но… спасибо.

Мама. Сильвия… Вас ведь Сильвия зовут?

Сильвия. Да, Сильвия.

Мама. Вы простите, я нечаянно услышала ваш разговор.

Миша. Ну конечно. Совершенно нечаянно. Стояла и подслушивала.

Мама. Но я же… Что мне уши заткнуть?

Миша. Вообще-то могла бы заняться чем-нибудь увлекательным. Телевизор…

Мама. Ты же телевизор терпеть не можешь!

Миша. Там что-то все время мелькает. Это утомительно.

Мама. Так что же ты мне это утомление советуешь?

Миша. Прости. Прости, пожалуйста.

Сильвия. Вы что-то хотели сказать?

Мама. Да, я хочу вам пожаловаться на Мишу.

Сильвия. Вряд ли я смогу вам чем-то помочь. Вряд ли он примет во внимание мои слова.

Миша. Сильвия, вы не беспокойтесь, все в порядке. Сейчас мама будет вас сватать.

Сильвия. «Сватать»?

Миша. Ну то есть уговаривать вас выйти за меня замуж.

Мама. Миша!

Миша. А что разве не так? Ты же меня женишь на каждой встречной особе!

Мама. Это Сильвия каждая встречная? Умница, красавица…

Миша. Комсомолка…

Сильвия. «Комсомолка»?

Миша. Это старое слово, я вам его не стану объяснять.

Сильвия. Но вы же обо мне говорите. Так что, пожалуйста, объясните. Если я «каждая встречная», что я не могу считать комплиментом, то, может быть, «комсомолка» это что-то лестное.

Миша. Боюсь, вам не понравится. Комсомольцы – это вроде бойскаутов, только старшего возраста.

Сильвия. Я была бойскаутом.

Миша. Вот видите, значит, я не ошибся.

Мама. Миша! Почему ты затыкаешь мне рот?! Почему я не могу поговорить с прекрасной женщиной?

Миша. Да я вообще молчу, как щук.

Сильвия. Миша, простите, мой русский начал меня подводить. Я теряю…

Мама. Сильвия, милая моя, не слушайте вы этого шлимазла!

Сильвия. Вот это слово я знаю, хотя оно и не русское.

Мама. Сильвия, я мать этого шлимазла! Я положила жизнь на него!

Миша. Но на скрипке я так и не выучился.

Мама. Да причем тут скрипка! Какая скрипка! Mein Gott! 

Миша. Мама, ты просто полиглот сегодня. Только не переходи на идиш.

Сильвия. Миша, во-первых, я знаю немецкий, во-вторых, предложите маме стул. И представьте нас, наконец.

Мама. Нет, не надо мне стул. Мне так лучше…

Миша. Ты возвышаешься над нами, как грозовая туча. Сейчас молнии начнут сверкать. Прямо Мише в глаз.

Мама. Я ведь тоже не просто так, я ведь училась математике, меня сам Наймарк звал в аспирантуру…

Миша. Великая честь.

Сильвия. Миша, простите. Но дайте маме сказать. Вы ведете себя некорректно.

Миша. Молчу, молчу.

Мама. Я училась, у меня были успехи. Но я решила рожать, я была немолодая уже. И вот родился…

Сильвия. Ваш сын гений. Этот проект вам абсолютно удался. И вам должен быть благодарен весь мир…

Миша. Ненавижу пафос.

Мама. Да, что мне мир! Мир он далеко, а я вот этого придурка каждый день терплю.

Миша. Ну вот стремительно деградировал из гениев в придурки. Что-то будет дальше?

Мама. Он совершенно непереносим. Может хотя бы вас он послушает. Примет эту премию!

Сильвия. Увы, не послушает.

Мама вдруг спохватывается, меняется в лице. Дальше говорит быстро, почти бормочет. 

Мама. Нет, нет! Он хороший, он совсем хороший. Только очень замкнутый. Если бы он встретил женщину, которая бы его вывела к людям. Он ведь скучает по людям.

Миша. Мама! Остановись!

Мама. Ладно. Остановилась. Пойду смотреть телевизор. Простите меня. Я, наверное, немного сошла с ума.

Сильвия. Я вас очень хорошо понимаю. Очень хорошо.

Мама уходит на кухню.

Миша. Трогательное единение женских сердец на фоне клинического идиота.

Сильвия. Как вы можете!

Миша. Не обижайтесь.

Сильвия. Вы не правы.

Миша. Я не прав. Диктофон работает?

Сильвия. В чем вы меня подозреваете? Что я опубликую горькие слова вашей мамы? Зачем вы так?

Миша. Такой богатый эксклюзив.

Сильвия. Прекратите.

Миша. Давайте продолжим интервью, пока мама не вернулась.

Сильвия. Налейте чаю.

Миша. С удовольствием.

Наливает чай из заварника и доливает кипятком.

Сильвия. Спасибо.

Миша. В конце концов все эти банальности вокруг Проблемы надо же было кому-то сказать. Лучше уж вам. Вы же все равно про это не напишите.

Сильвия. А вот в этом почему вы так уверены?

Миша. Это никому неинтересно.

Сильвия. Вы знаете, что интересно?

Миша. Конечно, знаю, - история успеха. Жил-был обычный еврейский мальчик. Жил с обычными родителями, в обычной квартире. Задачки решал. Получал награды на олимпиадах. Поступил в университет. Были у него замечательные учителя. Потом взял и решил проблему, с которой не могли справиться умнейшие люди двадцатого века. В чем эта задача состоит? Кому нужно это решение? – Не важно. Важно, что он получил за это решение заранее объявленную премию в миллион долларов. И вот финал. Он во фраке поднимается на кафедру, говорит какие-то сентиментальные, тусклые слова. Зал заходится овацией. У лауреата течет по щеке скупая мужская слеза. Да! Еще должна быть женщина, которая разделила с ним все лишения трудного, почти безнадежного пути. Дальше крупный план – у нее тоже глаза на мокром месте.

Сильвия. Вы пересказываете финал фильма «Совершенный разум».

Миша. Хотя бы эта история Нэша. То что он сделал никому ведь не интересно.

Сильвия. Это хороший фильм.

Миша. Вот как? И вы решили сюжетик склеить под копирку.

Сильвия. Как раз нет. Мне показалось, что ваш случай особый. Я не ошиблась.

Миша. Вы обиделись?

Сильвия. Неважно. А как должно быть?

Миша. У меня нет на этот счет собственной точки зрения. Но можно спросить, а что такое успех? Все эти премии и аплодисменты – вещи сугубо внешние. Главное – в другом. В какой-то момент – счастливый, единственный ты чувствуешь укол тончайшей иглы. Это длится мгновение. Но в это мгновение переворачивается мир. Не чей-то, не большой и внешний, а только твой. Что там будет дальше, тем более после того как ты уйдешь – это как раз неважно.

Сильвия. А разве вы не завидуете, например, Пуанкаре – его признанию, его результатам, его влиянию на всю науку двадцатого века?

Миша. Я не политик, чтобы завидовать «влиянию». Это меня не интересует. Я завидую тому моменту в его жизни, когда он замер, садясь в автобус, и перед ним раскрылась вся теория автоморфных функций. Но это ведь и был этот самый укол иглы. А все остальное несущественно. Этому можно завидовать, вот только такие мгновения не зависят от пиар-кампаний.

Сильвия. Почему в теории, которую вы развивали, и которая привела к доказательству Проблемы, такая богемная терминология – «бутылочные горлышки», «сигары»?

Миша. Почему Хамильтон так назвал возникающие сингулярности, это вы спросите у него. Наверное, ему было приятно работать с такими объектами.

Сильвия. Я спрошу. Он обиделся, что вся слава досталась вам, а его результаты оказались в тени? Он ведь немало сделал.

Миша. Он сделал очень много, и, наверно, больше достоин премии, чем я. Обиделся? Возможно. Он очень удивился. Он не ожидал, что кто-то продвинется по тому пути, который он наметил, дальше, чем он сам. Когда я вплотную занялся Проблемой, я ему написал. Но он не ответил. Не знаю почему. Я тогда пережил трудные дни. Это было полное одиночество. И я решил работать один.

Сильвия. Допустим, слава вас утомляет, к власти вы не стремитесь, деньги вам не нужны, от профессиональной науки вы устранились, семьи у вас нет... Но что-то вас интересует в этой жизни? Что-то вас задевает?

Миша. У вас очень хороший русский. Ваш отец татарин?

Сильвия. Нет, он узбек. Но русский у меня не от него. Я окончила MIT, computer science и довольно долго работала в программистской компании. У нас был филиал в Москве, я его курировала, и подолгу жила в России.

Миша. Почему вы оставили программирование, это ведь довольно хлебное дело?

Сильвия. Я поняла, что живые люди мне интереснее, чем формальные языки.

Миша. На чем вы специализировались?

Сильвия. Оптимальное распределение ограниченного ресурса на ациклическом графе.

Миша. В определенном смысле мы коллеги.

Сильвия. Вы мне льстите.

Миша. Отчего же? Прикладные задачи бывают очень трудными. Жаль только, что в последние годы решаются они чаще всего не пробуждением разума, а с позиции силы: построим еще более мощный компьютер и запустим на нем хитро подлаженный переборный алгоритм. От меня это далеко. Я люблю музыку, особенно оперу. Прихожу в Мариинку беру билет куда-нибудь на галерку — там слышно прекрасно, а не видно почти ничего. Я закрываю глаза и слушаю. Зрение в опере только мешает. Зрение вообще мешает. Когда Эйлер ослеп, он сказал: «Теперь у меня будет меньше поводов для отвлечений».

Сильвия. Даже так? Но ведь зрение предоставляет человеку большую часть всей информации.

Миша. И почти вся эта информация — неструктурированный шум. Впрочем, когда я смотрю на вас, думаю — все-таки хорошо, что не ослеп.

Сильвия. Это комплимент моей внешности?

Миша. Наверное, есть люди, способные извлекать из этого светового хаоса что-то разумное. Мне это трудно. Мне нужна сильная формализация. Нужен отказ. Когда я смотрю на мир — я вижу его белым. Главное в нем — метрика, возможность оценивать и измерять расстояния. Когда я закрываю глаза — я слышу черный мир. В нем возникают, длятся, обрываются звуки. Это — топологическое пространство. Здесь важно ни как далеко или близко, а слитно или раздельно, легато или стокатто, здесь вся картинка дана сразу и не надо вертеть головой. Может быть, доказательство Проблемы пришло, когда я долго-долго вслушивался в черный мир и нечаянно открыл глаза. И понял, как эти два мира связаны. Как они проникают друг в друга. Пронизывают. Это единство -внезапное, нежданное - двух языков, двух пространств и стало толчком, который все сдвинул с мертвой точки.

Сильвия. Но тогда вам, наверное, ближе не опера, а симфоническая музыка.

Миша. Нет, опера. В черных пространствах самое важное – человеческий голос. Они интересны, когда обитаемы.

Сильвия. А у китайских товарищей глаза не могли вовремя открыться?

Миша. Не знаю. Они все время говорили о корректности доказательства, о пропущенных шагах... А ведь что такое доказательство? Это леса, которые нужны для росписи собора. Мы эти леса собираем, проверяем насколько они надежные, все ли в них ладно, и так увлекаемся, что уже и не помним, зачем они нужны. Собираем ярус за ярусом, а собора-то может никакого и нет. Китайцы прекрасно строят леса, а есть ли собор им, кажется, и не важно.

Сильвия. Но ведь и ваша работа — доказательство.

Миша. Не стоит преувеличивать. Я всего лишь решил трудную задачу. Математика к таким задачам не сводится. Математика — это язык, язык который живет, растет, стирает свои построения, проясняет их заново. Есть фронт науки, а есть невзятые цитадели, оставшиеся в тылу наступающей армии. Это — нерешенные проблемы. Эти цитадели надо брать — иначе фронт может рухнуть. Но цитадели не всё. Просто публике они интереснее. Можно просто сказать: да, теорема Ферма — верна. «Ах!», воскликнет публика. Это ей внятно, а что на самом деле сделал Уэйлс никому кроме горстки профессионалов неинтересно и непонятно. А публику волнует, кто на этих бегах пришел первым.

Сильвия. Значит вы — всего лишь — взяли крепость далеко за линий фронта.

Миша. Математика слишком многомерна, чтобы уверенно сказать — где фронт, а где тыл. Впрочем, зачем я вам это говорю? MIT уважаемый университет, вы и так все понимаете.

Сильвия. Мне важно, что это говорите именно вы. А что такое собор?

Миша. Может быть, истина? А ведь, истинное и доказуемое, это не одно и то же.

Сильвия. Да, это следует из теоремы Геделя о неполноте.

Миша. Я в этом невеликий специалист. Я предпочитаю работать в нормальном логическом климате, а не перепроверять на каждом шагу, верно ли я понимаю, что такое натуральное число и могу ли я к нему прибавить единицу. Но есть люди, которые любят ходить по краю пропасти. Есть такой русский поэт – Александр Пушкин, он когда-то написал: «Есть упоение в бою у мрачной бездны на краю». Мне всегда эти строчки казались перегруженными. В них есть навязчивый повтор. И в бездну можно сорваться безо всякого боя, и погибнуть можно в чистом поле.

Сильвия. Вы любите поэзию?

Миша. Я ее не выношу.

Сильвия. А как же Пушкин?

Миша. Вы же ходите по улицам, читаете рекламный хлам, что-то липнет к памяти.

Сильвия. Но ведь Пушкин – русский национальный гений? Я бы «Гамлета» от рекламы памперсов отличила.

Миша. А вы что же и Пушкина читали?

Сильвия. Пыталась. И не без успеха. Кажется, я что-то почувствовала. Я приехала в Россию сразу после университета. Тогда здесь было не слишком спокойно, но интересно…

Миша. Упоение в бою?

Сильвия. И это отчасти.

Миша. И что же ваши русские программисты не говорили по-английски?

Сильвия. Почему же? Многие говорили, но мне было важно их понимать не только на уровне спецификаций.

Миша. Зачем?

Сильвия. Например, чтобы объяснить своему руководству, что если американская группа почти закончила свою часть проекта, а русская едва начала, еще не время всех увольнять.

Миша. А так бывало?

Сильвия. Конечно, бывало. Русские редко умеют работать в нормальном ритме. Они работают рывками. Свернули гору – и расслабились. А чаще наоборот – сначала расслабились, а потом свернули гору. Но зато у них бывают свежие, нестандартные идеи. Лучшие из них умеют сделать шаг назад и увидеть проблему с неожиданной стороны. Да и стоили они тогда намного дешевле. Сейчас все изменилось, но тогда синхронизировать работу было непросто.

Миша. Я не говорил, что не люблю поэзию. Я говорил, что ее не выношу. Мне кажется, иногда в стихах достигается такая информационная плотность, что начинают кипеть мозги.

Сильвия. Вы хотели стать поэтом?

Миша. Никогда не хотел. У вас есть автомобиль?

Сильвия. Есть, конечно.

Миша. Какой?

Сильвия. Volvo. Темновишневая.

Миша. Как шаль.

Сильвия. Почему?

Миша. И дом, наверное, есть?

Сильвия. Есть. Разве вы не безразличны к материальному благополучию?

Миша. Я хочу представить себе, как вы живете в нормальных условиях.

Сильвия. Почему же вы не спросите за мужем ли я, есть ли у меня дети.

Миша. Как раз это мне менее интересно. Предположим, вы живете одна, где-нибудь под Нью-Йорком. Встаете по будильнику в 7 утра. Крутите велотренажер или бегаете по парку. Принимаете душ. Завтракаете кукурузными хлопьями с молоком. Садитесь в вашу темновишневую Вольву и едете в офис. Раскладываете бумажки. Что-то пишете. Потом обедаете в дорогом ресторане с каким-нибудь симпатичным миллионером…

Сильвия. Я терпеть не могу кукурузные хлопья, и у меня гораздо более свободный образ жизни, чем тот который вы нарисовали. Бывают долгие трудные командировки…

Миша. Как эта, например.

Сильвия. Миша, вы ведь несколько лет прожили в Америке. Почему у вас представления о стране из голливудских фильмов?

Миша. Я успел там увидеть не слишком многое. А почему у вас такое представление о России, что вы сидите три дня на лавочке и не решаетесь нарушить мое privacy?

Сильвия. Вы же не мой программист. Вы newsmaker, вы ведете очень замкнутый образ жизни, а я всего лишь журналист. Откуда я могу знать, как вы меня встретите?

Миша. И как я вас встретил?

Сильвия. Сначала мне показалось, что не слишком любезно. Но вы говорите со мной, значит, я не зря три дня сидела на лавочке. А вы меня оказывается разглядывали и даже всю разглядели.

Миша. Нет, не всю. Только лицо и губы. Женщины укрывают гениталии. А разве губы менее эротичны?

Сильвия. Вы предпочитаете оральный секс?

Миша. Я предпочитаю аскезу.

Сильвия. Мне все это что-то напоминает. Кажется, рассказ Толстого «Отец Сергей».

Миша. Сергий.

Сильвия. Простите, да, точно, Сергий. Вы ногти стрижете? Или…

Миша. И ногти стригу, и волосы, и душ принимаю регулярно, и блохи и вши с меня не прыгают. Так что можете быть совершенно спокойны. Только специально выращиваю ноготь на правом мизинце. Так удобнее чистить апельсины. Я люблю апельсины.

Входит мама.

Мама. Я хочу пойти прогуляться.

Миша. Как же так? А кто подслушивать будет?

Мама. Я вам мешаю.

Сильвия. Что вы, лучше садитесь с нами, чаю выпейте.

Мама. Чай простыл. Миша пьет холодный. Очень крепкий. Такой крепкий, что я боюсь за его сердце. Может, он вам согреет.

Миша. Мама, это героический поступок. С ним может сравниться разве что Исход.

Мама. Когда он был школьником и были первые успехи, мы им так городились, так гордились. Такие надежды. И все, все говорили, что он очень, очень способный.

Сильвия. И это подтвердилось.

Мама. Нет, не подтвердилось.

Сильвия. Я вас не понимаю.

Мама. Не подтвердилось. Знаете как называлась первая серьезная проблема, которую Миша решил? «Гипотеза о душе».

Миша. Мама, можно без мистики? Мало ли как математики называют свои абстракции – когда «душа», когда «сигара», а когда и «бутылочное горло».

Мама. Ему было 25 лет, он еще не носил бороду, хотя ногти и тогда не стриг. Он доказал «Гипотезу о душе» на трех страничках. Никто не мог поверить, что такое возможно. Это трудная задача. Его доказательство необыкновенно элегантно. Ему аплодировали на конференции в Берне. Я была там. И я тогда вдруг вся похолодела. Нет, такое начало, это не начало профессора математики. Это ненормально. Я сидела и повторяла: «Что будет? Что будет?»

Миша. Ау, мама, я еще жив.

Мама. Вы думаете, он всегда такой любезный, остроумный? Он сегодня с вами сказал больше слов, чем со мной за последние лет пять!

Сильвия. Я понимаю вас.

Мама. Все пойду. Не хочу вам мешать больше.

Уходит в сторону кухонной двери.

Миша. Когда я был юношей, однажды ночью сидел на кухне и читал. Не помню что, но что-то очень важное, кажется, это был Вейль. Я поднял глаза и увидел, как число обволакивает вещи, обволакивает как прозрачная пленка нулевой толщины. Ее как бы нет, но она невероятно важна. Она оформляет вещи и удерживает их от распада. И они остаются в своих границах. Если число уйдет, они расплывутся, мир станет бесформенным и бессмысленным. Особенно почему-то холодильник – с его плавными формами - меня волновал. Потом это чувство числа долго оставалось со мной, но и оно истончилось и исчезло.

Сильвия. И что же ничего кроме оперы не осталось?

Миша. Ну зачем так… Я люблю гулять по лесу.

Сильвия. Собирать грибы?

Миша. Как раз грибы собирать я не очень-то люблю. Это неумная шутка «Нью-Йорк таймс». Я люблю сосны, песок, серое море. У нашего моря очень пластичный звук. Он немного напоминает человеческий голос, или точнее хор. Я брожу и говорю.

Сильвия. Лесу и морю?

Миша. Себе. Я не встречал более интересного собеседника. По крайней мере до сегодняшнего дня.

Сильвия. О чем же вы говорите? О математике?

Миша. Иногда о математике. Но не только. У меня изменились приоритеты.

Сильвия. Что же вас интересует сегодня?

Миша. Я сам.

Сильвия. Вы увлеклись психологией?

Миша. Нет, не психологией. Я читал кое-что. Это не убедительно. Гуманитарии полюбили разветвленную детализированную терминологию, вроде математической. Но в математике термин живет, он встроен в язык, и язык движет, меняет его. Термин не статичен, не замкнут в себе. А гуманитарии встраивают терминологию в естественный язык, которому эти латинизмы и грецизмы в общем чужды. Здесь нет движения, нет столь же формальных как термин правил вывода. Так может быть лучше говорить на естественном языке? Он содержателен, жив и информационно оптимален. Короче, точнее и полнее чем простыми словами сказать нельзя. Оптимальность естественного языка, с точки зрения информационной плотности, я думаю, можно доказать.

Сильвия. Будете пробовать?

Миша. Не знаю. Пока я говорю с собой о себе. И неплохо себя понимаю.

Сильвия. Вы не хотите поговорить о себе с кем-то другим?

Миша. Не хочу. Мне это только помешает.

Сильвия. Это – аутизм.

Миша. Пусть будет аутизм.

Входит мама.

Мама. Я иду в гастроном. Купить вам чего-нибудь к чаю? Может быть, торт?

Миша. Что любит наша гостья?

Сильвия. Спасибо, я почти не ем сладкого.

Миша. Диета?

Сильвия. Вы необыкновенно догадливы.

Мама. Сильвия, вообще-то у нас ведь все нормально. Насколько бывает нормально в доме человека, которого знает весь мир, и весь мир считает его то ли гением, то ли придурком. Конечно, я бы мечтала о своем доме, с большой террасой и садом, в котором зацветают вишни. Я бы сидела в кресле качалке и ко мне прибегали внуки. Но когда я думаю, что все закончилось так, как закончилось, всегда вздыхаю с облегчением.

Мама уходит не прощаясь. Слышно как щелкает дверной замок.

Сильвия. Что с вами случилось? Я же понимаю – что-то очень серьезное случилось. Вы почувствовали, что сходите с ума?

Миша. Да. Я, наверное, сошел с ума. Проблема, когда это настоящая проблема, когда она тебя захватывает, начинает высасывать из тебя силы. Как будто подключают к каналу, по которому силы уходят, постоянно, без перерывов, без остановки. Ты вроде бы отвлекаешься, но голова продолжает работать. Ты стараешься схватить суть, а суть все время ускользает. Как будто стоишь перед стеной тумана и всматриваешься в него. И никак не можешь увидеть. Я был один на один с задачей. Мне никто не мог помочь. Единственный кто мог, не захотел. Это мучительное состояние. Мир становится зыбким. После двух лет напряженной работы, я потерял сон. Стало совсем трудно.

Сильвия. Вы не обращались к врачу или к психоаналитику?

Миша. Зачем? Я как раз тогда стал по-другому видеть и слышать. Мне с детства говорили, что я быстро думаю. Вот задача – раз-два и решение. А на самом деле я думаю очень медленно. Наверное, от других я отличаюсь тем, что могу все свои силы бросить на задачу – все сразу. Я умею, да что я говорю, давно уже не умею, но я умел, делать одновременно те вещи, которые другие делают последовательно. Я просто сжимал время. На это нужны силы. Бессонница это трудное испытание. Однажды я лежал на этом диване, и видимо задремал. Я увидел себя. Откуда-то сверху. Было легко и очень холодно. Я испытал настоящий восторг, а потом стало страшно, и я очнулся. Весь в холодном поту.

Сильвия. Но вы не прекратили занятий?

Миша. Наоборот, у меня вдруг стало все получаться. Как будто мне приоткрыли завесу. И контур решения проступил совершенно четко. Оставалось его наполнить. И я выложил первую статью.

Сильвия. А сон?

Миша. На какое-то время сон вернулся. Я даже мог проспать два-три часа подряд. Тогда началось другое. Ко мне стали приходить гости. Я точно знал, что это не люди. Они сидели на диване. Гуляли со мной по Павловску. Кажется, они почти ничего не говорили, во всяком случае слов я не помню. Иногда становилось страшно. Это была какая-то форма агорафобии. Передо мной распахивались бесчисленные двери и открывались бесконечные пространства. И я не знал, куда идти, и ждал, когда подтолкнут. И иногда действительно получал подсказку. Я помню девушку, которая вдруг бросила мне теннисный мячик. Я поймал мячик и почувствовал на ладони упругую щероховатость. Мячик был выпачкан песком. Тактильные ощущения были совершенно явственными. Однажды мама нашла меня на полу с искаженным от ужаса лицом. Что я увидел – не знаю. Потом была больница, а потом все кончилось. Все хорошо кончилось. Вот только думать как раньше, я разучился. Канал закрыли.

Сильвия. А гости?

Миша. Больше они не приходили. Видимо, такой как есть, я им неинтересен.

Оба молчат. Долгая пауза.

Сильвия. Что же вы открыли в себе для себя?

Миша. Пока только то, что никто другой мне всерьез не интересен.

Сильвия. Никто?

Миша. Никто.

Сильвия. Но ведь черные пространства интересны только тогда, когда они обитаемы…

Часы бьют трижды. Сильвия поворачивает голову. Смотрит на часы.

Миша. Вы спешите?

Сильвия. Сегодня я улетаю.

Миша. Жаль, мы могли бы погулять по городу или поехать в Павловск. Я знаю там одно место, где всегда идет слепой дождь. Солнце сверкает на каплях.

Сильвия. Вы же не любите свет.

Миша. Ради вас я готов потерпеть.

Сильвия. К сожалению, это невозможно.

Миша. Диктофон не забудьте.

Сильвия. Не забуду.

Миша. Видимо я не сказал ничего, что было бы интересно вашим читателям.

Сильвия. Вы сказали многое, что интересно мне. Но уже пора.

Она поднимается. Миша подходит к стулу берет плащ и помогает ей одеться. Она оборачивается к нему и протягивает руку. Он пожимает руку. Она идет к двери. Останавливается. Оборачивается.

Сильвия. Вы не хотите меня поцеловать?

Миша. Боюсь, что это вызовет международный скандал.

Сильвия. А я не боюсь.

Она идет к двери. Он идет за ней. Слышно как отрывается дверь. Потом щелкает замок. Больше ни одного слова они не произносят. Миша возвращается. Ложится на диван.

Входит мама.

Мама. Миша, как же так, Миша.

Идет к окну.

Мама. Удивительно как мы разминулись. Она стоит у лавочки. Ушла, не оглядываясь.

Мама садится на диван рядом с Мишей.

Мама (гладит его по голове). Бедный мой мальчик.

Миша (садится на диване). Мама, пойдем завтра в Мариинку. Там дают «Женитьбу Фигаро».

Мама. Ты же Моцарта не особо жалуешь?

Миша. Сегодня мне хочется колокольчиков.

Миша ложится на диван и отворачивается к стене. Мама сидит на диване, опустив голову. Медленно гаснет свет.

 

ЗАНАВЕС