Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Линейное и живописное глазами самого феномена

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Главная философская трудность теории Генриха Вёльфлина (1864 - 1945) была в том, что коренное противопоставление «линейного» и «живописного» в конце оказывалось противопоставлением вещи данной и вещи явленной. Линии сурово натыкались на саму реальность вещи, и даже их геометрическая условность постоянно предавала себя под нажимом карандаша художника.

Живописная кисть, одушевляемая впечатлениями, могла подпитываться вдохновением, но до тех пор, пока не захлестывалась энергией явления. Но как объяснить философам это различие, если для них любая вещь дана нам в явлении, а если вещь существует как есть, то ее даже самое точное изображение уже не будет изображением как есть?

Вёльфлин нашёл простой выход: указание на фронтальное изображение, в котором явленность и данность совпадают. Мы видим фасад, и никогда не усомнимся, что он выдвинут прямо к нам, и чем больше он явлен, тем более ощутимую вещественность мы видим в самой его выдвинутости. Но стоит немного поменять угол зрения, как привычные условности разойдутся, и мы уже будем видеть, сколь на фоне театральных условностей пейзажа или натюрморта безусловна воля вещи выдвинуться вперед, выступить в самостоятельность. Мы эту вещь начнем ловить в сетку линий, но под углом открывающаяся красота, трепетное движение, которое заворожило наш глаз на сдвиге, повлечет нас к живописности. Именно трепет перед красотой Вёльфлин и называет настоящей жизнью живописи: для поколений живописцев ощущение таинственного пронизывающего вселенную трепетного движения и стало единственным смыслом их вдохновения.

Важно, что Вёльфлин не говорит, что для такого понимания смены угла зрения нужно сменить само понимание определения: осмыслить определение не как уточнение или моделирование, но как уход от не-тождества и приход к тождеству. Увидеть его не как волевое и забывающее о предпринятом усилии формулирование вещи, но как борьбу зрительного существования с собственным несовершенством, которое только и позволяет вещи сказаться в нашем высказывании. Уйдя от несовершенства слов, образов и моделей, которые разве что указывают на обстоятельства вещей, пусть даже и помогая нас иногда держать в тисках обстоятельств, в определении мы, описав дугу, приходим к тождеству, которое пугает и повергает в трепет слишком близким своим подобием.

Но откуда теоретик может взять как свое достояние такую смену угла зрения как дугу внезапного движения, с молниеносной сменой перспективы? Возможно, просто из наблюдения над тем, как жанровая сцена захватывает готовые сюжеты, библейские и мифологические, показывая их нетождественность себе, чтобы тем самым показать уже тождественность живописи себе: что опыт живописца, его усердие и есть само это произведение. Усердие всегда приложение усилий, прилагать их можно только под углом, иначе это просто оглушение вещи ее видимостью. И этот угол сильнее любого угла зрения.