Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Лунное село

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Два стихотворения Мандельштама, «Царское село» и «Приглашение на луну», казалось бы, не имеют ничего общего, кроме того, что оба получили вторую редакцию в 1927 г., и оба построены по одному образцу: пять строф, из которых первая -- экспозиция, вторая описывает урбанистический ландшафт, третья -- жилища, четвертая -- транспорт, пятая выступает как абсурдистский финал. Фантастический лунный быт и исторически выверенный быт Царского села будто бы не имеют оснований для сравнения. Но на самом деле такие основания есть. 

На мандельштамовской луне все предметы круглые: жители плетут корзинки, едят не хлеб, а вафли, и живут в голубятнях, дорог нет и можно только прыгать, а рыбы летают вокруг луны. Источником фантазии для изображений лунной жизни обычно были кратеры, “цирки”, внушавшие мысль, что все на Луне движется не по прямой, а по кругу. У Мандельштама круглые предметы и необходимость движения по касательной делают стихотворение важным дополнением к “Царскому селу” как критику описания ради критики возможностей речи. Критикуя описательную речь, Мандельштам критикует и художественную речь. 

В стихотворении “Царское село” действие происходит зимой, когда в Царском селе двор не живет, но военная жизнь остается интенсивной. Мы видим движение от дворца: разъезд охраны (которая в первой редакции нарочито пренебрежительно и вопреки значению термина названа “уланами”, а во второй редакции названа “гусарами” в смысле кавалерии вообще) сменяется строевой подготовкой, затем мы движемся в сторону станции мимо казенных квартир, потом на станции прибывает военная инспекция, а завершается все отъездом фрейлины, родственницы кого-то из самых влиятельных людей, на петербургскую (зимнюю) квартиру. Это мир вполне эксцентричный, лишенный своего центра -- государственной жизни двора, это зимнее Царское село, в котором нет царя, не менее эксцентрично, чем луна. 

Важно, как увидена жизнь Царского села: это никогда не наблюдение происходящего. В первой редакции охрана увидена с помощью поэтических штампов, когда свобода ветрена, а юность улыбается, во второй редакции об охране и ее образе жизни всё знают “мещанки”. Поэтизируется обыденная сцена жизни Царского села, с помощью готовых слов и готовых знаний: важно, что ничего нового эта встреча с охраной не открывает, но ревизия готовых слов происходит. Но так же и в первой строфе “Луны” в первой редакции даются сказочные штампы, приглашения сказочного героя в сказочный мир, а во второй редакции поэтизируется само разоблачение “небылиц”: если небылицы следуют жанровым условностям, то важно узнать, как устроены небылицы, а не само то, что рассказ будет недостоверен. Столкновение с обыденным знанием в обоих случаях показывает, что рассказ из готовых слов и образов, сколь бы они ни касались вымысла, не может быть достаточным для создания художественного произведения. 

Во второй строфе дворцы даются через запятую после казарм и парков, это не столько наблюдение, сколько звучащая речь: вот здесь казарма, там парк, за ним дворец. Клочья ваты, снег на деревьях -- образ глухоты, только оттеняет, что речь идет не о зрительных, а о звуковых впечатлениях. Также и на Луне все плетут корзинки из глухой соломы, и точно так же наблюдение вытесняется речью: мы не осматриваем луну в поисках былинок, но сразу слышим, как именно устроена луна, что она представляет собой как обжитой ландшафт. Урбанистический мир в обоих стихотворениях дается как мир, о котором мы сразу узнаем, и в который всматриваться невозможно: нужно только услышать экскурсовода, знающего об этом мире. 

В третьей строфе мы подглядываем в окна генеральских квартир, здесь появляется романный принцип всеведения автора: никак иначе не объяснить, как можно было узнать, в каких казенных квартирах живут генералы. Это мысль о том, как должны вести себя старожилы царского села, и последнее “особняки -- а не дома” подчиняет наблюдение литературным обычаям, где значимые сюжеты должны развертываться именно в особняках. Но так же точно и в стихотворении о луне мы видим дома, которые не дома, а голубятни. Мы видим опрятность в полутьме, тем самым понимая, что речь о литературных условностях: на луне должны быть не испорченные жители, а как это наблюдается, уже не важно. 

В четвертой строфе мы следим за жизнью вокзала, причем ясно, что кичливость командующего армией видна только встречающим, именно они переживают, что он сердит. “Не сомневаюсь -- это князь” говорится именно потому, что реальное участие князя в сюжетах известно только участникам этих сюжетов, положение дел в армии наблюдатель не знает, он видит ритуалы, отказываясь понимать их смысл. Это напоминает видение ситуаций глазами дикаря, как наиболее сильный нарративный прием в европейском романе. И в “лунном” варианте мы тоже не можем знать, зачем лунные жители поливают песок, почему для этого нужна высокая лейка, и как устроена луна как уже условный сад со скамейками, расчерченный так же, как расчерчиваются мелкой сеткой карты будущих военных действий. А в первой редакции прямо говорится о дикарском видении “земли-злодейки”: это и взгляд просвещенческого дикаря на цивилизацию, и отречение от дикости всего, что ты увидел в самом себе. Важно, что есть ритуалы, обеспечивающие функционирование жизни на луне, судя по всему, поддерживающие мобилизацию, хотя и выглядящие как “быт” без всякой мобилизации, как простое течение непонятной жизни. 

Наконец, в пятой строфе дается развязка сюжета: придворная протекция или интрига, которую никто не только видеть не может, но и слух о которой всегда будет недостоверен. На “Луне” в обоих редакциях есть отсылка к царскосельским обычаям -- к “жженке”, лицейскому пуншу, или “летающим рыбам”, то есть к образу Галатеи с ее “формулой пафоса” -- развевающимся шлейфом (восходящим через Ренессанс к античному канону изображения) или же к образам царскосельских прудов, зеркальной глади, легко отражающей все, смешивающей глубину вод и отражение неба. Получается, что даже абсурдные ситуации при встрече землянина с луной -- это всегда предположения, а не описания: как могло бы быть, а не как оно есть. Но именно для поддержания этой возможности и нужен глубоко насыщенный культурный образ. 

Итак, оба стихотворения -- это очень сложно устроенные обманки, тромплеи, критикующие и сам обман, и сам слух. Сочетание мнимой описательности с внимательным прислушиванием открывает дорогу экспрессионистскому пониманию абсурда. Наконец, описание мобилизации как запуска тайных механизмов, невидимых, но и не слышимых, скрытой за готовым бытом, поддержанным “готовыми” словами, делает эти стихи пророческими. 

 

Привязка к тегам Мандельштам Царское село