Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Мифотворчество как процесс

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Ноам Хомский писал: «Существуют глубокие запретительные (very deep and restrictive) принципы, определяющие природу человеческого языка и коренящиеся в особенностях организации (are rooted in the specific character) человеческого сознания»

Сама по себе, мысль эта дает возможность предположить то, что, в том числе, поэтическая функция языка является встроенной потребностью человеческого сознания. Поэтическая и мифотворческая функция очень тесно связаны с потребностью в человеке веры, - прежде всего веры не в то, что человек видит, но что хотел бы/подразумевал бы видеть вместо реальности (например, самого себя как движитель событий; некую конспирологию; или промысел; или чудо, и пр.).

Это придает некий телеологизм способу мыслить человека (постановка цели), это же объясняет в нем потребность смысла.

Интересно, как лучшие художники слова предоставляют читателю некий дистиллят самой этой потребности мышления, а не конкретный продукт в виде мифа. В хорошем словесном произведении важен процесс создания мифа, а не сам миф.

Гении, как правило, не грузят читателя «сказкой», но играют с ним – то окуная в миф и заставляя в него поверить, то из него вытаскивая, и давая увидеть миф со стороны, и понять, что это миф. Но в отличии от серости и массовости этого приема в постмодернизме, те художники, о которых я говорю, вытаскивали человека не из мифа в «реальность», а из мифа в иной, часто смежный, иногда противоречащий новый миф.

Шекспир, например, может протащить за строфу через десятки мифов, - это подобно американским горкам, которые нынче любят устраивать в темноте, с сенсорными эффектами, оптическими проекциями, грохотом и вспышками света.

В пьесе «Двенадцатая Ночь» Шекспир, например, устраивает такой аттракцион в конце 3-го акта.

Не вдаваясь в детали сюжета, опишу кратко в этот момент пьесы происходящее. Две девушки – Оливия и Виола (обратите внимание на инверсию имен) – имеют очень похожую судьбу, похожие проблемы в личной жизни, похожий характер. Беда в том, что одна девушка (Виола) вынуждена выдавать себя за мужчину, и еще большая беда в том, что вторая девушка (Оливия) в нее влюбляется (в смысле, влюбляется в молодого человека по имени Цезарио, которым девушка ей представляется).

И вот в конце этого акта Оливия долго беседует с Виолой, а потом признается Виоле в любви. Шокированная Виола ретируется.

Одновременно с пикантным моментом комедии положений – в диалоге мерцает тема человека, разговаривающего с самим собой (ведь девушки похожи характерами и судьбами, а кроме того, с одной женской позиции понимают суть происходящего, пусть и с разной глубиной понимания). Миф любви чувственной вдруг оборачивается мифом о единении сознания, даже солептическим мифом.

Если бы я снимал эту сцену, я бы снял Оливию разговаривающую со своим зеркальным отражением.

Вот заключительное в акте признание Оливии, и ответ шокированной Виолы:

OLIVIA

O, what a deal of scorn looks beautiful
In the contempt and anger of his lip!
A murderous guilt shows not itself more soon
Than love that would seem hid: love's night is noon.
Cesario, by the roses of the spring,
By maidhood, honour, truth and every thing,
I love thee so, that, maugre all thy pride,
Nor wit nor reason can my passion hide.
Do not extort thy reasons from this clause,
For that I woo, thou therefore hast no cause,
But rather reason thus with reason fetter,
Love sought is good, but given unsought better.

VIOLA

By innocence I swear, and by my youth
I have one heart, one bosom and one truth,
And that no woman has; nor never none
Shall mistress be of it, save I alone.
And so adieu, good madam: never more
Will I my master's tears to you deplore.

На оксфордском курсе по Шекспиру нам было предложено завершить финальную сцену третьего акта внутренним монологом Виолы, переносящим всю сцену из шутки в это новое измерение отражения человека в других, в нераздельности человека с миром.

Вот что вышло (я старался, сколько мог, имитировать шекспировский язык, употребляя ассонансы, игру смыслов, двойных и тройных звучаний):

Виола сама себе, уходя от Оливии.

Viola (aside):

These lips I see attract me more,
Than honey which on me they pour…
And yet ‘tis not a man’s desire
That my attire would oblige me, be I a man.
The words mean not – the worlds a lot.
And all the Universe sits so familiar just in the corner of her mouth…
Queen A, queen B – whose heart will be
Embalmed and deared when she empties
The magic fial of her self-sentiment
Upon my bossom, - ay, ‘tis each of us,
Who giveth and taketh the gift of love.

Самое неприятное, конечно, что Шекспиру это не надо. Ибо все это, еще с миллионами звучаний, уже присутствует в его оригинальном тексте.