Мы приехали в отель на концертной машине – длинная белая «волга», опытной рукой раскрашенная розами и фиалками. Это было прекраснее, чем свадьба. Нас было восемь человек, но у входа Влад приказал шоферу остановиться, дал мне руку и прошептал внутрь: «Езжайте дальше к мышам». Машина уехала вместе с ее отражением, и мы остались вдвоем. Номер у него был просторный, как взлетное поле, поросшее цветами. Я едва не упала от запаха лилий и гладиолусов. Букеты были везде – на мраморном столике в середине зала, на барной стойке, на полу.

Я лавировала между лилиями, а Влад шел прямо по лепесткам, словно они были вышиты на пыльном ковре. У меня кружилась голова, от цветочного запаха, от вина, от его глаз над надушенными и завитыми усами. От того, что он не смотрел на меня – тогда я могла смотреть на него. Я была и с ним, как собака на сцене, и внизу, в зале. Я глядела, как я постепенно приближаюсь к нему и смотрю на него. Он был такой стильный, как из фильма, и я безупречным нырком входила в кино вместе с ним. Он был быстрый, как корейская змея. Я не успевала видеть его. Я не могла дышать. Он налил мне шампанское, извинился и вышел из комнаты. Бежать в ночь, под дождь? Выпить вино? Шампанское попало мне в нос, и я чихнула. Сквозняк ворошил лепестки цветов на полу, качал занавески с изображениями березок. Я хотела выглянуть наружу, может быть, вы сейчас там, смотрите на его окна, как я машу вам в темноту. Дверь распахнулась. Он стоял на пороге в красном кимоно с оранжевыми и желтыми полосами. Мы оказались в комнате с наполненной ванной. Вода была теплая и мягкая. От нее тоже пахло цветами. Лепестки кружились по поверхности. Потом мы вышли из ванной и легли на кровать. Он скинул покрывало вместе с букетами и лишил меня девственности.

Девочки отодвинулись, глядя на меня. Мы сидели в Катенькиной комнате, втроем на ее проваливающемся, ложно кожаном диване. Дверь была плотно закрыта, а форточка распахнута, чтобы сигаретный дым уходил наружу. Катенькина мама гремела сковородкой на кухне. Все равно, я говорила шепотом.

- Я сразу заметила, что ты другая, - заявила Варька.

- Да, и ты тоже? – поддакивала Катенька, – походка поменялась, правда? Ходит, как утка.

- Врете вы, ничего у меня не поменялось!

Мне ли не знать. Эту историю я сочинила специально для них. Мне надоело, как Варька допытывается, с кем я гуляла и что мы делали, а Катенька щиплет меня и тискает. Вчера во время концерта, поверх разъяренной толпы, я прокричала в Катенькино ухо, что иду в гримерную к музыкантам. Она знала, что портрет вокалиста два года как висит у меня над кроватью, но что я решусь явиться к нему сама!.. Пока потрясенная Катенька пересказывала Варьке мои слова, я улизнула из Дома культуры и побежала домой.

Лил дождь, но я не хотела дожидаться автобуса. Не Катенька с Варькой, так кто-нибудь знакомый непременно повстречается. Город маленький, случайно скажет одному, тот другому. Лучше пробегусь, не намокну.

Дома я прижалась щекой к портрету. Влад глядел прямо на меня и я постепенно приближалась к нему, входила в его кино, гладила его усы. Я закуталась с головой в простыню. Было трудно дышать, но снились интересные сны.

Собираясь наутро в школу, я синим карандашом нарисовала круги под глазами, не стала заплетать волосы, но взбила их в небрежную кучу, как в «Бабетте идет на войну». Фильм привозили на прошлой неделе из запасников «Иллюзиона», и мы все смотрели его.

Галина Васильевна встретила меня в коридоре до занятий и велела привести себя в порядок.

Девочки поджидали меня. Но я отказалась говорить о вчерашнем в пределах школы.

Теперь мы проваливались в трясину Катенькиного дивана и они убеждали меня, что я изменилась. Они были старше меня – Катенька на шесть месяцев, Варька – на все десять. Они «развивались» – у них уже начались месячные и росла грудь. А я стояла по субботам в ванной, протерев зеркало от пара, и всматривалась в пупырышки, никак не желающие вырастать в женские соски. Как можно стать женщиной без груди?

- Ладно, - призналась я. – Я сама заметила, что изменилась. Ходить не так легко.

- О, вот! – обрадовалась Катенька. – Расскажи…

- Не буду я ничего вам рассказывать. Это мое личное со Владиком дело.

- Владиком? Но что он сказал? Он любит тебя? Он еще приедет? Тебя вызовет в Питер? – они закричали одновременно.  

Катенькина мама заглянула в комнату.

- Вы уже закончили с алгеброй? Пирожки будете кушать? Капустные и яблочные.

Катенька спрятала руку с сигаретой за диван.

Я рывком выдернула себя с дивана:

- Спасибо, Ольга Кирилловна, с удовольствием, - и сделала страшные глаза подругам.

Варька честно смотрела в лицо Катенькиной мамы.

- Спасибо, сейчас придем.

Все, не буду ничего рассказывать. Хватит с них.

Моя задумка удалась. С этого дня они перестали щипать меня, перестали щупать грудь, которая, к слову сказать, начала расти только лет через семь после того, с первой беременностью. А тогда я спасалась уродскими лифчиками, которые подарила мне тетя Жанна. Я носила их с утра до ночи. Они врезались в спину железными крючками, а в чашечки я вкладывала клочья ваты.

Мне поверили. Я отмечала дни в календаре, чтобы не пропустить, когда нужно просить об освобождении от физкультуры. Мне верили. Девчонки перестали предлагать познакомить меня с Петей с Черной речки или с Володей из техникума. Я танцевала только под быстрые, под тяжелую металлическую музыку, и безмятежно смотреть в пол во время медленных. Когда мальчики подходили ко мне, подруги сами оттаскивали их в сторону, что-то нашептывали, и те бросали на меня кто удивленный, кто испуганный, кто восхищенный взгляд и отваливали.

Плакат остался висеть у меня над кроватью, пока через пару лет моя сестра не подрисовала ему бороду и бакенбарды. Я узнала об этом еще через три месяца, когда приехала домой на каникулы. Я особенно не огорчилась, хоть и дала ей подзатыльник, чтобы не забывалась. У меня уже были другие заботы и другие увлечения, были вылазки в театры, состоялось знакомство с музыкой тех, кому Влад и его группа, да и все наши рок-звезды подражали – Дорс, Дилан, Боуи… Через много лет я познакомилась и пару летних месяцев работала на одну из этих супер-звезд, но это совсем другая история, к моему рассказу о выдуманном возлюбленном не имеющая отношения.

В прошлом году мне исполнилось сорок. В целом я довольна, как сложилась жизнь. Я работаю учительницей в музыкальной школе, у меня есть муж, двое детей и прекрасные друзья. Мы выбираемся на лесные прогулки, на шашлыки к Варьке на дачу. По субботам мы ходим в сауну. В нашем возрасте надо уделять внимание уходу за телом.

После второго захода в парилку, Катенька достала опивки молотого кофе. Она всю неделю собирает их на скраб.

- Будешь мазаться? - протянула мне пакет.

- Давай. Над чем работаешь, Кать?

Катенька у нас писательница. У нее вышло три книги: стихи, путевые заметки и кулинарные рецепты. Мы с Варькой поспорили, что будет в следующей – советы по дизайну и феншую или уходу за лицом. Я ставила на феншуй. Они с мужем-почти-олигархом отстраивали трехэтажный дом и Катенька уже набралась знаний, которыми хочет поделиться с читателями. А муж – удовлетворить ее желание, издать книжку. Счастливая Катенька, счастливая семья. Варька же ставила на уход за лицом – сорок лет стукнуло нам всем, но не всем нужно выглядеть двадцатипятилетними.

- Роман пишу, - сказала Катенька, покрытая кофейной трухой, как Черная Венера, поднявшаяся из-под земли.

- Да ну? Про что? – спросили мы одновременно.

- Представьте, храм в Древней Греции, и там проходят образование молодые девушки…

- Храмовой проституцией занимаются? – спросила Варька.

- Да нет, что ты, какая проституция! Это все шовинистские мускулинские выдумки. Это было учебное заведение, девочек готовили к браку и управлению хозяйством, как потом в католических монастырях, как в институтах благородных девиц.

- Катенька, - осторожно спросила я, - у тебя дома все хорошо? Ты же не стала феминисткой?

- Ах, сразу феминисткой! В Древней Греции каждая девушка училась поэзии, и медицине, и скульптуре…

Катерина отмахнулась от нас и пошла в душ.

Я тоже смыла кофейную гущу, кожа дышала, обновленная от старых сухих клеточек.

Хотелось пить. Варька уже выставила на стол чай, сухофрукты, мед, травяной настой.

- Ну рассказывай, Катенька, не томи.

- Да, Катя, почитай, - поддержала Варька.

Катя впорхнула за стол, ее голова была обмотана тюрбаном из полоткнца.

- Ну разве что одну главку. Про Галатею. Хотите?

Мы дружно закивали. Она открыла ридер.

- Наступила тишина. Девы, живущие при храме, принесли корзины с дарами. Низенькая жрица подняла нож над головой и, - ох, выдохнула толпа! – уронила его в яремную вену коровы с позолоченными рогами. Кровь заструилась в яму широким потоком, а в чаши уже лилось вино, и летели слова, мешавшиеся с дымом жертвенного огня, насыщенного благовониями. 

Граждане полиса потянулись к святилищу, и Галатея, набросив на голову накидку, будто стыдясь того, что собирается сделать, в свою очередь подошла к статуе с голубем в руках, столь искусно вырезанным из кости, что, кажется, раскрой она сейчас ладони, -  взмахнет крыльями и улетит.

- Великая Мать, сегодня дочь твоя возвратилась к тебе. Помоги! Супруг мой стал стар и немощен: рука его дрожит, когда он режет камень, зренье ослабло, и нет силы в бедрах. Матерь Богиня, рожденья знаешь ты тайны и смерти, молю, избавь его от долгих мучений.

- Катька, ты что, уморить Володьку собралась, что ты такое читаешь? – подскочила Варя.

- Ну и не буду больше! Вы не понимаете разницу между автором и лирическим героем, между реальностью и художественным жестом!

Катенька захлопнула обложку ридера.

Мы с Варькой переглянулись. У нашей Катеньки образовался зазор между героем и автором?

- Кать, ты не обижайся. Ты же знаешь, что мы люди от искусства далекие, не понимаем разницу. А ты почитай нам дальше, интересно же.

Катя вздернула носик. Полотенце, замотанное вокруг ее головы, размоталось и закрыло ей половину лица.

- Катенька! Мы молчим, совсем молчим. Хочешь чаю еще, мятный, с огорода моего, летом засушила…

Катя поправила тюрбан.

- Последний раз. Точно последний распоследний раз, - она открыла экран, нашла, где остановилась.

…Жрицы уже смывали кровь с алтаря, когда Галатея, завернувшись в темную ткань и опустив голову, вернулась домой с праздника цереалий. Забывшийся в тревожном полусне, ее муж терялся на ложе. Она разожгла огонь в очаге, легла на него сверху и стала гладить горящее нелюбовным жаром тело, и он, не просыпаясь, отозвался на ее ласки и воспрянул в последний раз. Тогда она осторожно приподнялась над ним и приняла его в себя, стала двигаться, медленно, осторожно. Он таял под ее телом, дыхание его учащалось, а вена на шее вздрагивала и опадала, но она, дыша ему в рот, еще глубже наполнялась им и подгоняла его дальше, скорее, до отпущенного предела, пока его дыхание не оборвалось в ее рот, и его тело обмякло в ее руках, привыкших лепить податливый воск. Она продолжала гладить его, чувствуя, как оно мнется под ее пальцами, принимая форму, которую она ему навязывает – горделивую осанку, уверенный разворот головы, крепкий торс.

Когда она проснулась, тело мужа уже стало твердым как камень, и она сняла с него свои дары: легкий хитон с драгоценной заколкой, последний букет белых асфоделей, и убрала с ложа безделушки: цветные камешки, витые раковины. Убрав тяжелые косы под повязку, обвязавшись фартуком, она резала твердую кость, и тело юноши, едва отмерившего дважды по восемь лет, возникало под ее резцом.

Вены на ее руках набухли, спина болела, когда она отложила нож, стряхнула пыль с одежды и вытерла пот со лба. Юноша, почти живой, полулежал на постаменте.

Наклонивший к его точеному ушку, Галатея прошептала, будто он мог слышать ее:

- На праздник я отнесу дары богине и буду молить о муже. А после, вернувшись домой, закрою дверь от любопытных соседей, поцелую твою нежную шею, взъерошу волосы и оседлаю мальчишеский фаллос, чтобы ты в первый раз почувствовал себя живым. Мне придется многому научить тебя. Я назову тебя Пигмалион, ты знаешь.

Катенька подняла глаза.

- Ты пошутила? – воскликнула Варька. – Все наоборот придумала, не Пигмалион слепил Галатею, а она его.

Я под столом пнула Варькину ногу.

- Катенька, милая, ты это еще Володьке не читала?

- Нет, - она подняла на меня честные глаза.

- Дай мне, пожалуйста, - я повернула к себе дивайс, нашла нужную директорию и удалила файл в корзину. А потом из корзины навсегда.

- Ты что делаешь? Я над этим неделю сидела, трудилась!

- А я через неделю буду над твоим телом сидеть! Смирно, глупая ты корова. Что сделает твой Володенька, когда узнает, что ты собираешься его убить, а потом завести молодого любовника? Долго ты проживешь? И ни слова об иносказательном и метафорах, - я приложила ладонь к ее губам. - Все он поймет, в момент, и после этого момента ты, Катенька, не жилец.

- Варя! – зарыдала она, как маленькая.

- Светка дело говорит, - подтвердила подруга. – Хана тебе. Моли бога, чтобы он до сих пор не прочитал. Давай выпьем на прощанье. Кто знает, увидимся ли еще.

Варька залезла в банную сумку, достала бутылку гленморея. Выплеснула остатки травяного чая на пол и налила всем троим полные чашки.

- Ну, чтобы пережить, - она подняла чашку и, не чокаясь, опрокинула в себя.

Я выпила следом за ней.

Катенька переводила взгляд с одной из нас на другую.

- Вы серьезно считаете, что это серьезно? – наконец спросила она.

- Серьезнее серьезности нет, - подтвердила Варька. – Ты пей, а то свидимся ли еще. А я должна рассказать тебе, как люблю тебя. А то помрешь, так и не узнав.

Катенька дрожащей рукой подняла чашку, выпила залпом.

- Ладно, Варь, не нагнетай. Авось и пронесет. Прозит!

- А знаете, кто мне вчера в друзья попросился? – Варька решила, что достаточно напугала Катеньку.

- Кто? – спросила я.

- Твой Влад.

- Какой Влад?

- Любовь твоя, ты забыла? Ты же ему сказалась Варварой Степановой. Он тебя разыскал.

- А зачем?

Зачем Владу френдиться с Варькой? Даже если он считает, что это я. Обычная тетка, а он рок-звезда, хоть и бывший, все равно его имя всякая собака знает и вагон песенок напоет.

- Не знаю, просто зафрендил. Не буду же я спрашивать от твоего имени! Я думаю, он на всю жизнь запомнил ту безупречную девочку, которая чихала над гладиолусами в его номере. На другой день ему надо было ехать дальше, чертова концертная жизнь, но он всегда хотел к ней вернуться. И он вернулся ко мне, то есть, к тебе, то есть, к ней.

Варька торжествующе посмотрела на меня.  

- Ох, - сказала я.

- Вот так. Дождалась, подруга. Двадцать пять лет, три женитьбы и сколько там у него было малолетних возлюбленных. Тебе, кстати, сколько тогда было?

- Четырнадцать. Нет, тринадцать. Нет, пятнадцать. Не помню я.

- Во всяком случае, до восемнадцати далеко, - кивнула Варя.

- Ну так теперь еще дальше, - возразила я. – Чай, не Майами у нас, наказывать за сексуальные преступления, совершенные по взаимному желанию двадцать лет назад. Я же ничего не имела против – только счастлива была, что такой человек лишил меня девственности.

- А то мы не знаем, - встрепенулась Катенька.

Ну и хорошо.

Но все же…. Отчего он, великий Владислав Водопроводчиков, ищет меня? Он не может меня помнить, потому что нечего помнить. Между нами на самом деле ничего не было. Невинности я лишилась на ночь дураков, накануне первого апреля, еще через четыре года, и со вполне реальным парнем, едва не ставшим моим мужем, и вот и хорошо, что не ставшим.

Дома я открыла фейсбук и заглянула в список Варькиных друзей. Действительно, Влад. У него тридцать тысяч фолловеров, зачем он ее зафрендил? Принял за меня через двадцать пять лет? Странная история.

Я зафрендила его и, дожидаясь ответа, пролистала его ленту. Была такая песня, да, я оглянулся на тебя, в дождь увидел тебя, нарисовал тебя на мокром стекле, ты ушла в ночь в белом плаще… Чушь какая, хорошо, что я давно перестала слушать русский рок.

У этой позавчерашней звезды еще берут интервью. Ах да, он ездил на австралийские гастроли. Конечно, здесь-то он всем надоел, а там рады видеть. И он счастлив, рассказывает, как его встречали у самолета с плакатами и цветами. Весь номер был в экзотических цветах. На фото, действительно, цветы, цветы везде. Но номер меньше, чем я придумывала. Хотя больше, чем был на самом деле.

А девочка, которая берет интервью, работать не умеет. Какие глупости спрашивает, какие глупости он рассказывает. Кому интересно, что он ест на завтрак, какие упражнения делает и какие рубашки носит. История песни – зачем еще про историю этой глупой песни? Конечно, они ездили по стране двадцать и тридцать лет назад. Переезжали из города в город с концертами для тружеников производства. Конец восьмидесятых, золотой век русского рока. Группис? У нас не говорили «группис», но поддержка и обожание в каждом городе, это было. Смеется, сволочь. Представьте себе: захолустная гостиница, делать до утра нечего. Водка по талонам. Но из-под полы – что угодно. Портвейн, самогон, водка, нормальная, если повезет, если не повезет – паленая, все дела. В какой-то момент уже не можешь пить. Я выхожу в коридор, в гостинице – коридорная система, в номере – кровать и шкаф, в конце коридора слева умывальная на всех, справа туалет, тоже на все номера, в торце – балкон с витой решеткой, чтобы не выпали. По ковру расплывается мокрое пятно. Из умывальной, из туалета? Я поднимаю глаза и вижу девочку в белом плаще. Волосы мокрые, дрожит, даже через плащ заметно. Боится на меня взглянуть. Ей бы согреться, переодеться в сухое. Конечно, я привел ее в номер. Наши у басиста гуляли, у меня никого не было. Она плащ сняла, еще больше задрожала. Лет пятнадцать, не больше. Сама пришла в гостиницу и сама себе ужасается. Я обернул ее в полотенце, пытался говорить, но у нее зубы стучали. Кипятильники у нас тогда у всех были. Я пошел в умывальную набрать воды в кружку. Когда вернулся, ее уже не было. Полотенце бросила и убежала. С балкона я увидел, как она бежит сквозь дождь. В темноте, под струями дождя, летит фигура в белом плаще. Вернулся и написал песню, про то, как я ее придумал.

Я налила себе еще бокал гленморея и легла спать, так и не дождавшись ответного зафренживания.

Разбудил меня телефонный звонок. Катенька задохнулась в огне. Курила в кровати и заснула. Соседка вызвала пожарных, когда заметила дым из их окон. Дом удалось потушить, почти ничего не пострадало, но Катеньку не спасли. Все это Варька прорыдала мне в трубку одним предложением.

- Где Володя? – спросила я.

- Володя в командировке в Ашхабаде, прилетит к вечеру, похороны во вторник.

На похоронах распоряжалась всем Володина мама, противная тетка с круглыми, как бусы, глазками посреди опухшего лица и стеклянными, как глазки, бусами на обширной провисшей груди. Она требовала, чтобы принесли еще водки, оливье, кутьи, еще какие-то обязательные похоронные блюда. Катенькина мама сидела бледная. Володя почернел, словно дым пожара закоптил его. Я только пожала ему руку.

Мы сели за стол вместе с Варей. Она подняла бокал.

- Отчего я не чокнулась тогда, предчувствие было какое-то!

- Ты только себя не начинай винить, - оборвала я. – Все мы глупости болтали. Хорошо хоть, ее историю успели стереть.  

- А ты думаешь, она не из-за этого?..

- Да нет, не может быть, чтобы наша Катенька…

- Но она же не курила с девятого класса!

- Откуда ты знаешь? Она говорила, что курила.

- Все мы придумывали о себе. Она о куреве, ты о своей рок-звезде.

- А ты знала, что я его придумала?

- Потом догадалась.

- Да. Не было тогда ничего. Он до меня пальцем не дотронулся. Я поднялась по ступенькам гостиницы, прошла мимо регистраторши. На меня никто не обратил внимания, словно я была прозрачной, незаметной, словно он еще не до конца придумал меня. Я не поднимала глаз от пыльного ковра на ступенях. Слева по коридору была умывальная, справа туалет, прямо балкон. По ковру расплывалась лужа. Из умывальной или туалета? Он был в номере, лежал под простыней, но когда я вошла, открыл глаза. Он расспрашивал обо мне и елозил под простыней, надевая трусы. Я испугалась. Он рассказывал об их концертах, как переезжают из города в город, одна ночь между выступлениями, потом опять в дорогу. Как вчера автобус провалился в яму и басист стукнулся головой, а барабанщик едва не грохнулся в обморок, потому что решил, что порвался большой барабан. Говорил, что все носят усы вниз, но это значит – грусть и печаль, а он закручивает вверх и собирается дорастить и докрутить прямо до глаз. Думаю, он не собирался меня соблазнять. Но тогда я дрожала от ужаса, оказавшись наедине со взрослым мужчиной. Я что-то придумала, вроде как давай увидимся завтра на набережной, я тебе город покажу, и была счастлива, что он согласился. Он, наверно, был счастлив не меньше, что малолетняя дурочка исчезнет из его номера. Я объяснила ему, где у нас набережная, когда я буду его там ждать, набросила плащ и убежала, уже не боясь, что меня остановят дежурные в гостинице, скатилась по лестнице, помчалась сквозь дождь, не задумываясь, не оглядываясь. А он смотрел на меня из окна или с балкона? Это дурацкая песня – про меня! Это меня он выдумал.

- Попроси его заново выдумать Катеньку, - сказала Варя.