Пример

Prev Next
.
.

Игорь Фунт

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Перепутал карты я пасьянса...

Добавлено : Дата: в разделе: ЛитературоНЕведение

28 мая 1877 года родился Максимилиан Волошин

…все вы у меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные. Булгаков

Со времён послереволюционных лекций, с которыми поэт выступал в городах юга России, В. говорит и пишет об интеллигентской «идеологической шелухе», поразившей социум. О безответственности всего русского общества.

Говорит в том числе о социальной «беспочвенности» русской интеллигенции. Которая не смогла убедить народ в том, что он получает из рук царского правительства государственное наследство со всеми долгами и историческими обязательствами, на нём лежащими. Не смогла убедить потому, что в ней самой это сознание было недостаточно глубоко!

Признавался он в том от своего лица и как бы о себе самом — мятущемся, переживающем, не видящем «пурпуру горя» конца-края.

Интеллигенцию, приветствующую Октябрь, В. уподобляет (в «России распятой», 1920) герою трагедии, который возбуждённо встречает цветами и плясками вестника, несущего ему смертный приговор. Принимая того за жарко-буйного всадника радости и освобождения.

В 1917 году, со слов поэта, интеллигенция и большинство политических партий неистово радовались собственно «симптомам гангрены», — считая их предвестниками исцеления. 

Есть интересное замечание о литературе и литераторах гражданской войны. 

Не эмигрировавшее русское писательство не особо старалось высказываться, во всяком случае, слишком уж открыто, об этих вот волошинских «гангренных» симптомах. (За что его и полоскали. За что полоскали Мережковских, Бунина.) Все свои мучительные размышления об исторической и личной ответственности возлагая в основном на героев произведений. Сверяя совершающееся в современности либо с сюжетами древности, как тот же Блок, Вяч. Иванов, Бердяев, либо с такими мощными грантами: Гаргантюа и Пантагрюэлем от литературы — как Достоевский и Толстой.

Не избежал того и Волошин. Поверяя действительность образами из Достоевского, ища его сбывшиеся пророчества, ища причины, породившие большевизм как историческое явление.

Интеллигенция, бывшая аристократия (сейчас-то аристократов нет!), прекрасно понимала, что режим — чуждый. Все также понимали, что это, увы, надолго. Но никто не мог понять — почему, отчего?! — Оттого-то по-детски и залазили под кровать, в бессилии прикрываясь спасительной мощью Достоевского. Почему?!

Может, потому что у большевизма глубокие исторические корни? — извечное соседство страшного. Соседство нерусских, не нужных иностранных слов с парадных площадных плакатов: «Аннексия», «Контрибуция», — с булгаковскими нищими, убогими и калечными, сидящими под громадой киевского Собора: «…страшные, щиплющие сердце звуки плыли с хрустящей земли, гнусаво, пискливо вырываясь из желтозубых бандур с кривыми ручками». — Возбуждённая обманутая, но не ведающая того толпа течёт мимо слепцов-лирников, тянущих за душу отчаянную песню о Страшном суде.

Соседство страшного, соседство страшного…

«Войте, вейте, снежные стихии,// Заметая древние гроба;// В этом ветре вся судьба России// — Страшная, безумная судьба». — Родившимся в Киеве Волошиным идущий из Москвы ветер ощущается как недружественный, северный, чуждый. Символический ветер истории, не в лучшую сторону меняющий уютный, «божественный и вечный» дорогой Крым: «как синий лёд мой день…». Меняющий мир.

В статье «Россия распятая» В. пишет о московском параде в честь победы революции весной 1917 г. Где люди в красных кокардах несут транспаранты, на которых намалёваны «неподобные» выражения. Эти люди не замечают, как здесь же — на паперти — слепцы поют про Смерть, про Казнь, про Суд.

Вид этих нищих тревожно вещает нам о древней истории, о том, что «нынешние события имеют корнями ещё глубокое прошлое России» (Е. Орлова). И что это только начало, что русская революция будет долгой, безумно-кровавой. Что мы стоим на пороге «новой Великой разрухи Русской Земли, нового Смутного времени».

Поэту же… увы, нет и не будет места в истории. Ему уготовлен тяжкий пушкинский млат судьбы «быть изгоем при всех царях и народоустройствах». Ему уготовлена травля, травля, травля… 

В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:
Помнить, что знамёна, партии и программы
То же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома. 

Отношение к режиму он определял как непосредственно научный интерес к историческому процессу.

Ненавидя политику и всё с ней связанное, В. поражается, как ни крути, национальному(!) характеру большевизма. Одномоментно признавая за коммунизмом (только не в сегодняшних государственных изводах!) право быть. Признавая близость коммунизма своим идеологическим установкам. Сим образом формалистически разделяя коммунизм и большевизм как понятия онтологического ряда.

Но ведь есть ещё социализм и его составляющие…

Социализм = Энтропия, — реферирует Волошин: «Следовательно, явление крайне реакционное. От марксизма и экономического материализма мои мозги просто тошнит». — Он превосходно зрит фактическую разницу в марксистских намерениях и в реализации этих намерений на практике: наружу пропускается то, что безоговорочно согласно с марксистской идеологией. А это уже чисто религиозный фанатизм, а не политика! — итожит он.

Вообще В. надеялся, что и самый идеологический фронт не «будет же длиться вечно». И потому лучше переждать варварский, изуверский период у себя в глуши. В «Киммерии печальной». Превратившейся в бесплатную колонию для писателей, художников, учёных и всех неравнодушных к судьбам страны, мира. В Киммерии, позволившей Максимилиану Александровичу ощущать русскую литературу, — её приливы и отливы, её мощь и свет, и закат: — у себя дома, не ездя вовне, в Москву и Питер. 

Перепутал карты я пасьянса,
Ключ иссяк, и русло пусто ныне.
Взор пленён садами Иль-де-Франса,
А душа тоскует по пустыне. 

Бродит осень парками Версаля,
Вся закатным заревом объята…
Мне же снятся рыцари Грааля
На скалах суровых Монсальвата.

Невзирая на толпы коктебельского народу, радующего глаз, великий творец киммерийского счастья был безнадёжно болен, внутренне одинок и потерян… Надев когда-то маску мучительной учтивости, — не позволявшую посторонним пробраться ему в душу, — он так и не снял её до конца дней.

Друзья отмечали, что в последние годы он как будто преднамеренно не хотел жить. Устал… До первого апоплексического удара оставалось совсем, совсем немного времени.

Привязка к тегам поэт