Пример

Prev Next
.
.
×

Сообщение

Пожалуйста, прежде пройдите авторизацию

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Прокрида: комментарий к стихотворению Туа Форсттрём

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

Обращаясь к изображениям Прокриды, мы видим, что в старых изображениях, как у Пьеро ди Козимо (1495) или Веронезе (1580) Прокрида ранена так, что склоняется головой вперед, словно от изнеможения и внимательного отчаяния. В более поздних вариантах, как у А. Макко (1793) и тем более у Дж.Р.С. Стэнхоупа (1872), раненая Прокрида запрокидывает голову и закатывает глаза, в жесте длящейся агонии.

За этими двумя вариантами стоят два восприятия изображения: как части мифа, который требует от зрителя участия в действии, включая подражание всем жестам природы (тогда умереть -- это склонить голову) или как части переживания, когда чем дольше мы смотрим на полотно, тем больше проникаемся глубоким чувством и небывалым сочувствием.

В стихотворении “Прокрида” Туа Форсстрём, финской шведскоязычной поэтессы, разыгрывается целая сцена, не вполне ясная без учета живописных эффектов. В стихотворении Прокрида оказывается и символом природной жизни, разрушенной вторжением духа любви, и символом забвения, самозабвенной природы, которая и вызывает настоящую эмпатию. Отсюда и два мотива, страшный разрушающийся лес, увядающий, как понуро головой склоняется Прокрида, и блеск, заставляющий забыться, как будто запрокинуть назад голову. Такие два этапа отвечают и мифу, предыстории ее гибели на охоте, где сначала Кефал является Прокриде не в своем облике, чтобы ее испытать, иначе говоря, измучить, а потом Прокрида является Кефалу как блистающий юноша, чтобы доказать свою полную победу. Начинается стихотворение Форсттрём фразой “Человек путает кого-то с животным и убивает животное”. Безличный человек вообще, не Кефал, путает до тех пор, пока сам остается безличным, и для него животным может оказаться что угодно. Но убивает он животное, а не призрак и не явление природы, потому что стреляет решительно, наотмашь, яростно.

“Так это происходит в лесу, и больше ничего не бывает”: мы слышим и чувствуем затишье леса после ярости стрелы, и как только произошло убийство, охота оказывается единственным законом леса: лес уже выстрелил в себя, лес уже опасен и губителен для живого, но именно сейчас он стоит пустой, потому что увиден в миг смерти еще безличной, смерти не осознавшей себя как чья-то смерть.

“Я проснулся от выветренных объятий, и мой сон / был о том, как нужно хранить минералы” -- метафора выветренных объятий понятна: породы скал разрушаются от перепадов температур, а объятия как бы разрушаются на переходе от ночи к дню, от ночного жара любви к дневному жару. Важно, что тогда и любовь, и обожание, и объятия оказываются наслоениями, будто горными породами. Но когда длится сон, эти наслоения оказываются не просто ощутимы, но видны, как виден блеск минералов. Наслоения забывают о себе, пугаясь собственной реальности, тогда как блеск прямо бьет в глаза и сразу узнаваем.

Строка продолжается “солнце не будет (или: не должно) / тогда им вредить, и луна не должна тогда им вредить”. Иначе говоря, солнце и луна становятся уже не климатическими факторами, но чистым блеском, который длится, парит, и именно потому не вредит. Модальность здесь оказывается обозначением длительности, способной обойтись без игры с климатом и температурами. Этот блеск и оказывается умением забыть не о безличном, но о личном, не страх перед автоматизмом действий, но благой страх перед своим собственным “я”, которое прежде мыслило себя как часть пейзажа, но теперь мыслит себя как часть времени, времени состязания.

Тогда не будет уже загадочно звучать завершение стихотворения “Был мороз на траве и озеро замерзло. / Кто пишет тёмный закон?” Промерзшая трава и замерзшее озеро -- зимний, застывший пейзаж “приятного места” (locus amoenus), где прежде должна быть живительная прохлада источника и очарование мягкой травы. Риторика места оказртся засываетывшей, без движения, с одним только впечатлением, как в глазах раненой Прокриды всё застывает. Чудесные превращения не спасают от гибели, а умение переживать себя в блеске оказывается умением увидеть себя как труп. И тогда “темный закон” -- не закон мифа, а закон смерти, как именно Прокрида запомнится Аиду. Это закон “темный” не в смысле допускающий разные толкования, а в смысле готовый встретить нас и поддержать нас даже во тьме Аида. Последние строки оказываются уже разговором с нами, утешительным, а не безличным. Поэтому можно перевести стихотворение Туа Форсттрём так:

Убитое животное таится
В лесу пустом воспоминаний косных;
Оно уже не перейдет границу,
Не будет солнце ждать, луну и звезды.
Распались как объятья минералы,
Они природы не испортят виды:
Пейзаж в снегу трепещет запоздалый
В законной стуже милого Аида.