Романы рождаются бурно лишь в жизни, а на бумаге…
Тянешь строчку за строчкой, как сантаринский ишак.
О фантазия, – движение муравья по коряге,
Видящего в ней инопланетный ландшафт!
Ночью в комнате время шуршит по стенам.
Башмаком запустить бы, да что толку – опять улизнёт.
И пространство от этого брака становится канцерогенным.
Вот такие романы… Имеющий ум да смекнёт.
За пределами книги – чернил непролазная слякоть,
Тусклый свет фонаря, нелюдимый квартал на сто вёрст.
И повозка с рогожей, под которой не я хоть,
Но достаточно мне и того,
Что мой ум с ней меня соотнёс.
Я туда – ни ногой. Там строчит без оглядки, без цели,
Без мучительной правки – наобум, на авось –
Беллетристка-судьба свой бульварный бестселлер,
На который всегда возрастающий спрос.
Я туда – ни строкой. И бумага промокла до нитки,
И в чернильнице ночь, будто я пишу в старину,
Где спираль мирозданья почти что такая, как в свитке,
С неразгаданной связью меж теми, кто их свернул.
В печке тихо потрескивают горящие звёзды.
Веткой жизни печальница-память шевелит золу.
Пляшет пламя, а так – кроме нас, никого здесь.
«Прояснятся ль чернила до завтра?», – вздыхаю в их мглу.