Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Секс, желание и семантические извращения Петра Мамонова

Добавлено : Дата: в разделе: ЛитературоНЕведение

Песни Петра Мамонова – вот, где праздник для ищущего языковых перверсий. Поле непаханое, обещающее наслаждение на каждой второй кочке. Язык советского официоза, преломляемый в плоскости абсурдной драматургии, вырастающей из подворотни между Большим Каретным и Петровкой 38. Всё это подпитано стихией шаманской музыки, которая дает словам выход, свободу, простор, придает ритмический рисунок неожиданным семантическим извращениям.

В ранних песнях Мамонова лексическое столкновение – один из главных приемов создания текста. Развит воздушный транспорт пароходы и поезда – дежурная фраза из статьи социально-экономической тематики открывает песенный текст . Но уже в следующей строке мы наблюдаем разрыв: такая же стандартная формула «оплата труда» оказывается разомкнута местоимением «своего». Обезличенный язык здесь обретает носителя. Рефрен 300 минут секса с самим собой по своему формальному строению явно рожден где-то в глубинах советского официоза, с его страстью к исчислению. Однако на деле он выражает запретное для себя содержание. Для слушателя здесь таится особое удовольствие: услышать как объективирующий тебя язык превращается в средство выражения твоего внутреннего состояния. В итоге мы имеем лирику, написанную перевернутым языком газет. Идеология извращается, сохраняет свои формальные признаки, но теряет всю силу. Она начинает запинаться, говорить о запретном, она теряет стыд и умение различать черное и белое. Неожиданные определения вклиниваются в стандартные словесные формулы, совершенно меняя их («Метро так чарующе глубоко»), и вот – идеология взрывается изнутри, а из нее разворачивается какое-то странное, искаженное лирическое пространство:

Юноша роет тоннель сильной и страстной рукой

Чиновник несет портфель и нежно следит за мной.

Апофеоза мы достигаем ближе к концу. Забытые наслаждения таит микрофон — размеренный голос взрывается на этой фразе и снова утихает – Посторонний мужчина трогает стенд. Все жарче и жарче глядят на меня глаза: текст теряется, затухает во вздохах – текст саморазрушается.

То, что секс в этой песне открыто наличествует в качестве объекта описания не должно нас обманывать. Он выступает скорее как средство прерывания, отключения от социального кода. Это выход во вне. Рефрен 300 минут секса с самим собой постоянно вклинивается в пространство социально-экономического языка (с его воздушным транспортом, метро, радио на площадях, чиновниками с портфелями и юношами роющими тоннели, с семейными отношениями и телепрограммами). Секс в данном случае выступает как эвфемизм социального бегства, он совершенно лишен эроса. Он, вообще говоря, забытый, неисполненный. Он механистичен и скучен, но именно в механистичности и повторяемости, вполне соответствующей среде обитания, доходит до самозабвения. Наслаждение – и исполнитель, и слушатель – получают от исчезновения с радаров социальности. Эрос теряет эротичность, зато эротичность приобретает сам язык, претерпевающий нарочитые повторения, смешения и прерывания, в конце концов, полностью растворяющийся в стонах и однообразной музыке, и уже этим обещающий найти в старых словах новый смысл. Смерть и воскрешение языка – составляют подлинную эротику этого текста.

Советские реалии у Мамонова подвергаются извращению безжалостному и прекрасному. И сексуальный подтекст этих преобразований трудно не заметить. Крым – мещанский рай для советского человека, страна лета и солнца, дешевого вина и легких внебрачных связей предстает в свете лишения, желания и недостатка. Крым сужается до телефонной будки и начинает говорить о другом: тесно, мокро и жарко. Язык иллюстрирует эту перверсию самым очевидным и нарастающим образом: от строки к строке рушатся грамматические связи, слова смешиваются, в итоге доходя до своей противоположности: Крым – Мрык – Армарка. Рай оборачивается абсурдом, язык теряет силу означения. Приобретает ее снова он лишь в конце: текст сжимается до одной строки – строки-жажды, строки-желания: Денег! Вышли мне денег! Язык вновь обретает свою силу, чтобы выразить одно – всепоглощающее желание, взрывающееся мучительной жаждой наслаждения.

Как видим, в этих песнях желание – не столько тема, сколько принцип построения текста. Это знаменуется постоянным нарушением грамматических связей, смысловыми сдвигами, трансгрессией. Сама поэтика у Мамонова выступает аллегорией желания. И в этом своем качестве она наиболее радикально противостоит дискурсу идеологии, отрицающему подобные вольности самовыражения.

Сексуальность настолько вплетена в словесную форму, что сама по себе превращается в средство выражения. Это можно заметить в песне «Бутылка водки», в которой процесс опьянения становится аллегорией сексуального акта:

Устало ты дышала и еле текла,

Но ты меня любила до самого дна.

Ногтями впивался я в бедра твои,

Тебя нагибал и просил: «Повтори!»

Секс здесь выступает как универсальная форма желания, как то первичное, к чему можно свести едва ли не все формы человеческого существования, как знак всепоглощающей страсти. В песне «Люляки баб» используется такой же прием: инстинкт продолжения рода смешивается с животной жаждой пищи:

У каждой бабы есть свои люляки

И если ты не любишь темноты

Смотри на женщин с жадностью собаки

И уверяю я, увидишь ты

Эти люляки баб

Таким образом, создается единое пространство желания. Заканчивается же все это апокалиптической картиной затухания мира:

Бараний жир - это бараний жир

Бараний жир зальет весь мир

Бараний жир залепит глаз

Бараний жир залепит нас

Здесь раскрывается двойственная природа желания. С одной стороны, именно оно способно вывести нас за пределы стандартных формул существования, хотя бы на время стереть политическую, идеологическую, социально-бытовую разметку нашей жизни. (Неслучайно возникает противопоставление – У нас была любовь, а теперь ремонт). Желание способно довести до предела возможного и заронить решимость его преодолеть. Оно способно приблизить к истине, которая всегда открывается как обнажение – Раздевайся, попрыгай голеньким, попробуй, а.

С другой стороны, желание готовит новую, быть может, самую опасную ловушку. Стирая правила, предписания, ходы и возможности человеческого, оно открывает бездну животного, уже извращенного человеческим: голый инстинкт, механика которого способна свести с привычных орбит, претендует на тотальность своего действия: Бараний жир зальет весь мир.

Безумие выступает обратной стороной желания. Но безумие не только противостоит разуму (и является его дополнением) как надзирающей, предписывающей и карающей инстанции, но и осуществляется как самодовлеющая пустота. Человек оказывается зажат между «разумным» безумием мира, выход из которого обещает желание, и собственным физиологическим безумием, которое нависает над ним тем сильнее, чем отчаяннее он идет к невозможному.

Именно в процессе лавирования между этими безумиями и рождаются песни. Рождается тот новый иностранный язык в родном языке, о котором говорил Пруст, тот вид бреда, который, по словам Делёза, уклоняется от господствующей системы, ища себе новый народ, ища новую возможность жизни.

Об этом и мычат «Звуки Му», об этом и кривляется по сей день Мамонов на сцене. Правда, сегодня желание находит другие направления выражения. Если раньше экстатический выход не имел четкой направленности, представляя собой чистое движение, взламывающее любые перегородки, то теперь это движение имеет целью ясно осознаваемого Другого – Бога, о котором Мамонов поет почти тем же самым языком, каким он пел:

Не верь если я краснею, когда на тебя залез,

Не верь если я краснею, просто это диатез

Привязка к тегам звуки му музыка