Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Сэр Гавейн и зеленый рыцарь

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

      У меня есть некоторые соображения по поводу средневековой рыцарской поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь», и они расходятся с традиционным академическим анализом. Я излагаю здесь свою версию смысла поэмы.  

   Текст был написан во второй половине XIV века (точная дата не известна) автором, который ныне зовется во всех комментариях лишь «поэтом Гавейна» (“Gawain-Poet”). Написана вся вещь на «среднем английском», то есть на «неудобоворимом» средневековом английском языке, к тому же с использованием северо-западного диалекта, который в последствии не стал основой современного английского. Потому оригинальный текст поэмы практически не читаем даже для современного "родного" носителя. Существует много переводов поэмы в разной степени осовремененных версиях; наиболее близкий по форме и стилю к оригиналу (и потому тоже плохо читаемый) это перевод Д.Р.Р.Толкиена (автор «Властелина колец» был медиевистом, похождения его хоббитов по форме и структуре - рыцарские романы минус высокая любовь).  

   Два слова о времени написания поэмы. Конец четырнадцатого века был излетом средневековья, излетом рыцарских романов и куртуазной поэзии. Жанр по-прежнему использовался, но переосмысливался. Вообще же, как известно, в Англию рыцарский роман попал много раньше, из Франции, но в английском варианте баллады всегда делали больше ударения на эпической ноте, прославляя национальный дух в военные подвиги героев, - «любовная» нота звучала много громче в провансальской поэзии трубадуров и в поэзии их северных коллег труверов.

     Главное место в рыцарском кодексе чести занимала верность – у поэта Гавейна «trawth» (современное “truth”, истина). Понятие демонстрировало сложную семантическую палитру: в нем была верность своему сюзерену, верность своей вере, своим принципам, верность своей цели, верность своему слову, верность своей даме. В нынешнем звучании это можно было бы сопоставить с английским integrity (некая в благом оформлении "цельность личности").

   У нас типичной рыцарской поэмой (калькированной, как указывал еще Набоков, с французских образцов и имеющей мало русской литературной аутентичности) является «Руслан и Людмила», хотя последнюю, по времени написания, следует отнести, конечно, не к эпосу, и не к мифам и легендам, а к сказкам, появившимся на базе этих жанров.  

    Как пишет Мари Боррофф (Marie Borroff) в предисловии к своему переводу «Сэра Гавейна», кодекс чести рыцаря к четырнадцатому веку все еще был официально в почете, но параллельно уже служил и мишенью для насмешек (высшей точкой этих насмешек станет позже «Дон Кихот»). Боррофф сравнивает кодекс чести рыцаря в XIV веке с кодексом правил бойскаутов в современных США: правила по-прежнему есть, но уже все понимают, что это всего лишь игра, проформа, и что таковой она всегда и была.  

    Современник поэта «Сэра Гавейна», Джеффри Чосер, писавший свои «Кентерберийские рассказы» на уже вполне понятном сегодняшнему читателю английском (Чосер писал на лондонском диалекте) и также использовавший жанр рыцарских поэм, открыто меняет правила жанра, рыцарскую честь осмеивает, усложняет проблемы.     

    В этом заключаются и основные выводы современного академического анализа поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь». Поэт Гавейна, говорит критика, подверг сомнению возможность человека быть таким праведным, каким рыцарские романы его изображали. Вместо героизма, прославления культа праведной силы в стилистике апологии Крестовых походов, в поэме звучат нотки христианского смирения перед слабостью и врожденной порочностью человека.

    Такой взгляд, как мне кажется, сильно облегчает смысловой потенциал поэмы. Во-первых, во времена средневековья очень плотно (до неразличимости порой) сливались воедино в человеке понятия высокой христианской духовности и военной доблести, причем последняя часто незаметно трансформировалась в открытое зверство. Из хроник известно, что сияющий защитник веры Ричард Львиное сердце лично перерезал горло многим сотням пленных сарацинов (поведение, которое и в те времена не характеризовалось как рыцарское). Мы все помним про боевые ордена монахов (тамплиеров, и прочие). То есть, сомнение в возможности истинно соблюдать кодекс чести рыцаря было в то время не просто насмешкой над некими правилами «светских бойскаутов», но это вполне могли быть размышления о невозможности истинного монашества в принципе, невозможность праведности в принципе (похожая тема, например,  у Л. Толстого в «Отце Сергии»). Во-вторых, мне представляется, что главная тема баллады – это тема жизни человека в знании о своей неминуемой смерти. Перед этой темой отступают или приобретают совершенно другой смысл вопросы «рыцарской верности».

   Вообще, тему собственной смерти люди предпочитают «не видеть», они скромно опускают в ее присутствии глаза. Люди подробно, с азартом и весельем обсуждают друг с другом (условно говоря) застежки на сапогах Зеленого Рыцаря, в то время, как Зеленый Рыцарь уже заносит над их головой свой топор. Одним из немногих, кто не уклонялся от неприятной темы, был Толстой, - может быть, вы помните его притчу из «Исповеди», где говорится о повисшем над хищником в яме человеке, который перед неизбежным падением в яму к хищнику слизывает сладкий сок с оказавшегося перед лицом цветка.  

   Средневековое сказание о рыцаре Гавейне похоже на эту притчу. Я буду пересказывать содержание поэмы и одновременно давать ее анализ.

   Праздник святого Рождества при дворе короля Артура, в сказочном замке Камелот. Прекраснодушные и отважные рыцари, которым нет равных на земле - в отваге и прекраснодушии, - и красивые и прекраснодушные дамы, которым нет равных на земле в красоте и прекраснодушии. Праздничные торжества длятся уже много дней, близится канун Нового года.  

   Сразу отметим несколько важных деталей. Первая: Рождество. Родится Бог. Родится истина (та самая trawth). Но истина родится и в том смысле, что «сейчас мы узнаем настоящую правду».  

   Вторая деталь: автор специально подчеркивает, что все присутствующие молоды. Приведу для интереса перевод сначала Толкиена (составьте, кстати, представление о читаемости оригинала, если это перевод), затем приведу перевод на стилизованный современный английский Борроф, затем мой собственный перевод на русский (я не соблюдал правила аллитеративного стиха и переводил только смысл) : 

…as leuest him tho3t 

With all the wele of the worlde thay woned ther samen,  

The most kyd kny3te3 vnder Krystes seluen,  

And the louelokkest ladies that euer lif haden,

And he the comlokest kyng that the court haldes;

For al wat3 this fayre folk in her first age, 

on sille.

 

… for life was sweet. 

In peerless pleasures passed they their days, 

The most noble knights known under Christ, 

And the loveliest ladies that lived on earth ever, 

And he the comeliest king, that that court holds, 

For all this fair folk in their first age

were still.

 

… и жизнь была сладка.

В несравненных удовольствиях проводили они свои дни,  

Благороднейшие рыцари, какие когда-либо жили под оком Спасителя, 

И прекраснейшие дамы, какие только когда-либо жили на земле,  

И совершеннейший король, возглавлявший этот двор,  

И все эти люди были еще очень молоды. 

 

  Слышна скрытая ирония в использовании штампованных превосходных степеней, но все завершается вполне искренней, грустной нотой.  

   И третья деталь стазиса: Королю Артуру все не сидится на месте, он скачет по залу, как молодой резвый олень, в описании его все время звучит эпитет «легкий» (light). Он всех просит веселится и даже не желает приступать к еде (это скучное и тяжелое занятие для молодости), пока кто-то не выкинет какую-нибудь озорную штуку (поставит мироздание под сомнение), не устроит состязание, которое пощекочет всем нервы.  

 

So light was his heart, and a little boyish, 

His life he liked lively; - the less he cared  

To be lying for long, or long to sit,  

So busy his young blood, his brain so wild.  

 

(В скобках отмечу “His life he liked lovely” – у Боррофф, и у Толкиена близко к оригиналу: “His lif liked hym ly3t” – пример изысканного аллитеративного стиха).  

 

Так легко было его сердце, что даже что-то детское в нем было,  

Очень нравилась ему его жизнь; - так что даже  

Ни лежать, ни сидеть не мог он долго,  

Так стремительно текла его кровь, так бешено кружились в нем мысли. 

 

   Все три детали рисуют нам не просто счастливую, беззаботную и самоуверенную молодость. Перед нами аллегория самой жизни. Все есть движение, все есть праздник, забава, игра, - но в конечном итоге, испытание. Именно этого испытания (пока в игровом формате ищут король, его молодые рыцари и дамы, - пока еще не понимая, что жизнь дана им испытанием, и они лишь находятся на первом этапе этой игры).  

   Просящий получит то, о чем просит. Распахиваются двери, и в зале появляется удивительный всадник. Он огромного роста, и конь у него под стать, - но поражает всех больше всего то, что и у коня, и у всадника – кожа, сбруя, одежда, - все зеленого цвета. У всадника огромная борода, в руках топор и ветвь омелы.  

   В критической литературе много трактовок, почему рыцарь зеленый. Это не ясно. Много пишут о том, что образ уходит корнями в представления о некоем древнем божестве плодородия, с чем хорошо вяжется последующая «игра по отрубанию голов». Я полагаю, что зеленый – самый неподходящий цвет как для всадника, так и для лошади. Поэту нужен был полный контраст с реальностью.  

   На самом деле, это memento mori, проснувшаяся мета-функция сознания, - как у героев нарратива, так и у реальных исторических людей. Жизнь, позволяющая больше досуга, начала оставлять время для размышлений и осознания-  вдруг! (в русле толстовской притчи) - ее трагизма. Мы говорим здесь не только и не столько об элите (во времена «Гавейна» английская элита все еще читала французские рыцарские романы), английские баллады создавались для более широкого круга именно английских читателей, потому они становились национальны по духу.    

    Итак, мистический Зеленый Рыцарь отзывается на озорной мальчишеский вызов короля Артура затеять "игру", пощекотать нервишки.  

    «Щекотливее» той игры, что предлагает королю Зеленый Рыцарь, не бывает. Эта игра – часть традиции рыцарских поэм, так называемая “beheading game” – “игра по взаимному обезглавливанию”. Игра довольно дикая: два человека договариваются по очереди отрубить друг другу головы. Но как это можно сделать «по очереди»? Вероятнее всего, если в такие игры и играли на самом деле, это было нечто наподобие «русской рулетки», и решали, кто кому будет рубить голову первый, по жребию. Возможно, наносящий удар мог по своему усмотрению определить силу удара – от промаха вовсе, чтобы только «попугать», или отказа от удара вовсе, до царапины, до нанесения увечий, не совместимых с жизнью. Игра была из серии игр-вызовов, - разновидностей ее много – от невинной «кто кого переглядит», да американской «chicken game» - кто первый свернет в случае двух несущихся друг дружке навстречу автомобилей.     

   И вот, Зеленый Рыцарь предлагает кому-либо из присутствующих сыграть с ним в эту игру. «Я пришел с миром, - говорит он королю, рыцарям и дамам, - Но Рождество самое подходящее время для игр». Условия игры Зеленый Рыцарь предложил превосходные, с форой: сказал, что первым подставит свою шею под удар, ну а уж, обратный удар, коли до него дойдет, он нанесет противнику ровно через год и один день. Несмотря на беспроигрышные, казалось бы, условия, рыцари в зале призадумались, почувствовали нечистое, да и цвет рыцаря, вероятно, их смущал. Зеленый Рыцарь начал надсмехаться над ними, и, видя ущерб для своего авторитета, король Артур решил проявить лидерские качества и принял вызов.   

"By Heaven, Sir, your request is strange;  

But since you have come here for folly, you may as well find it".   

 

«Глянусь небом, Сэр, странна ваша затея, 

Но коли уж вы прибыли сюда с тем, чтобы потешиться безумием, обещаю вам: вы им вполне насладитесь» 

 

   Но тут, проснулась гордость и в сидящем рядом с королевой верном сэре Гавейне, племяннике короля, одном из самых доблестных рыцарей Камелота. Он заявил, что это недостойно, позволять суверену играть в такие игры, и благородно добавил, что его собственная жизнь значительно менее важна, чем жизнь короля, а значит лучше рискнуть ей. Все горячо (как обычно это и бывает в таких случаях) поддержали добровольца.  

   Зеленый великан слез с коня, и подставил голову под удар своего же тяжелого топора, который любезно одолжил для игры Гавейну. Удар был вполне удачен, голова была срезана, словно лезвием бритвы, и покатилась под ноги сидящим на лавках рыцарей. Но тут все в изумлении замерли: тело Зеленого Рыцаря не упало, оно выпрямилось, потом само подошло к голове и подняло ее с земли. С головой в руках Зеленый Рыцарь забрался на своего коня, подъехал к подиуму, на котором сидела королева Гвиневра,  и на вытянутой руке протянул к ней голову. Голова открыла глаза и повторила условия игры, а именно: что через год и день Зеленый Рыцарь ждет сэра Гавейна для возврата долга в Зеленой Часовне, которую тот должен будет самостоятельно отыскать. После чего Зеленый Рыцарь повернул коня и ускакал.  

   Здесь примечательны две детали. Первая: отчего-то Зеленый Рыцарь протягивает голову королеве Гвиневре, хотя при чем во всей этой истории она? Королева вовсе не искала вызовов и не собиралась ни с кем играть в отрубание голов. Вот текст Толкиена, потому что Боррофф пропустила эту важную подробность: 

 

For the hede in his honde he halde3 vp euen,  

Toward the derrest on the dece he dresse3 the facе

 

И голову в своей руке он протягивает к королеве,  

Самой прекрасной на подиуме он показывает лицо…

 

   Мизогиния, демонизация женщины – важные элементы средневековой культуры, замешанной на мужском шовинизме, это изнанка обожествления дамы. Королева как самая главная женщина на балу, получает «черную метку» будучи воплощением главного греха.  

   Вторая деталь: вы думаете, что Артур, Гавейн и окружающие после пережитого шока, возбужденно бросились обсуждать случившееся, объяснять непонятное, сходить с ума, молиться? Ничего подобного.Толкиен:  

The kyng and Gawen thare  

At that grene thay la3e and grenne,  

Yghet breued wat3 hit ful bare  

A meruayl among tho menne

  

Король и прекрасный Гавейн 

Потешаются и хохочут над Зеленым демоном,  

Хоть, правду сказать, все видели, 

Что это было чудо чудное.  

 

Отчего такая неадекватная реакция? Дело в том, что это тоже символ. Люди не желают думать о собственной смерти, они готовы обсмеять ее, им более ничего и не остается в их положении. Подобное же делает Лаура в пушкинском «Дон Гуане»:   

ДОН КАРЛОС 

Ты молода... и будешь молода
Еще лет пять иль шесть. Вокруг тебя
Еще лет шесть они толпиться будут,
Тебя ласкать, лелеять, и дарить,
И серенадами ночными тешить,
И за тебя друг друга убивать
На перекрестках ночью. Но когда
Пора пройдет, когда твои глаза
Впадут и веки, сморщась, почернеют
И седина в косе твоей мелькнет,
И будут называть тебя старухой,
Тогда — что скажешь ты? 

ЛАУРА 

Об этом думать? что за разговор?
Иль у тебя всегда такие мысли?
Приди — открой балкон. Как небо тихо;
Недвижим теплый воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной,
И сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»
А далеко, на севере — в Париже —
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и ветер дует.
А нам какое дело?.. 

   Вот и славному рыцарю Гавейну и королю Артуру нет дела до Зеленого Рыцаря. Явился, ну явился. Как явился, так и ушел. Ненужная мысль.  

   Но и удар сэра Гавейна в этом смысле очень символичен. Он отрубает голову Зеленому Рыцарю, а тому ничего не делается. Формально он убил мысль о смерти, а она жива.  

   Быстро (за одну строфу) проходит год. Еще в пару строф укладывается славнейшее и длиннейшее, полное подвигов, странствие Гавейна в поисках Зеленой Часовни. Мы вскользь узнаем, что Гавейн победил по пути ужасное множество драконов, великанов, быков, кабанов, диких людей, и еще массу нечисти.  Но сказочная атрибутика, кажется, вообще не интересует поэта Гавейна. Ему хочется скорее вернуться к проблеме нависшего над всеми нами топора смерти. Ведь все мы, родившись (Рождество) заключили со Смертью такой договор об игре, все мы нанесли ей первыми свой удар – «А нам какое дело?», - и всех нас теперь ждут в Зеленой Часовне для возврата долга под названием «жизнь».  

   Но поэт Гавейна не просто дает нам притчу, наподобие толстовской, пропитанной трезвым и неприятным ультра-реализмом. Он далее анализирует сам феномен смерти, он пытается понять его природу.  

   Вот, Гавейн через год, снова под Рождество, вконец уставший и отчаявшийся найти Зеленую Часовню, вдруг случайно обнаруживает в чаще леса прекрасный замок. Хозяева его оказываются столь же благородные и галантные люди, как и он сам, и они много наслышаны и об Артуре, и о самом Гавейне (сэр Гавейн был в средневековье популярный персонаж в песнях о рыцарях Круглого Стола), - они совершенно влюблены в благородство и приверженность trawth этих рыцарей. Гавейн объясняет, было, что у него совсем нет времени, что ему позарез надо найти Зеленую Часовню. Но хозяин успокаивает его: «Ты попал по адресу. Твоя часовня всего в паре миль отсюда, а у тебя еще есть целых четыре дня до первого января, отдохни у нас».  

   И начинается этот отдых. Хозяин замка представляет Гавейну свою супругу, - естественно, она само совершенство. Приятные беседы полны взаимных уверений в любви, в верности и в вечной заботе друг о друге. Гавейну предоставляют лучших слуг, лучшую одежду, лучшую спальню, на пиру кормят лучшей едой. Хозяин говорит ему: «Тебе надо хорошенько отдохнуть, а я все эти дни буду вставать рано, ездить на охоту. Но ты-то спи-отдыхай. А вечером давай с тобой сыграем в игру (опять игра): всю добычу, что я привезу с охоты, я в конце дня обменяю на что бы то ни было, что за этот день добудешь ты». Это еще одна традиционная тема рыцарских романов, так называемая игра в «обмен добычей» (“exchange of winnings game”).  

    Все последующие три дня происходит одна и та же история: хозяин со слугами рано утром уезжают на охоту, и в тот же момент в спальню сэра Гавейна прокрадывается супруга хозяина, садится на край его кровати и начинает его довольно агрессивно соблазнять. Дилемма Гавейна состоит в том, как бы остаться верным trawth, то есть, в данном случае галантным слугой по отношению к даме, жене своего суверена, и одновременно отказаться выполнить ее желания, чтобы не запятнать trawth предательством по отношению к хозяину. Задача эта логически невыполнима, и потому разговоры Гавейна и королевы замка, несмотря на внешнюю изысканную вежливость, наэлектризованы борьбой страсти и благости, в которой каждая перетекает удивительным образом с свою противоположность – страсть представляется вдруг данью уважения и служением; благость – предательством и грубостью. Женщина, воплощающая грех, повторяя деяние Евы, подталкивает мужчину к падению, смазывает границы между добром и злом.  

   Но зачем и надо Гавейну сопротивляться? Ведь впереди у него - Зеленый Рыцарь с топором, не все ли равно? Но поэт Гавейн задает правила игры в соответствии с понятиями своего времени: противопоставляя жизнь вечную и жизнь земную. Все же, в отличии от Толстого, у средневековых людей была безоговорочная вера в продолжение существования души после смерти, в развилку между раем и адом. С головой или без головы – жизнь продолжится (и в этом мораль эпизода с отсечением головы Зеленом Рыцарю, в том числе). Но поэта Гавейна интересует и другое, почти, как я сказал, богоборческое: а возможно ли, в принципе, непорочное благородство, ведущее в рай?  

    Все три дня структурно выстроены блестяще. Эпизоды соблазнения в темной, закрытой портьерами спальне, все три раза «зажаты» между эпизодами начала и конца очередного дня охоты. И если речи королевы и сэра Гавейна изящны, ласковы, грациозны, двусмысленны, - то сцены охоты наполнены настоящей прямолинейностью жизни (подкладкой ее ложной сложности и изящности) – потом, кровью, азартом убийства, страхом жертвы, ее смертью и долгими, почти с медицинскими подробностями описанными сценами разделки мертвых туш, - что где разрезается, что откуда вынимается, что сшивается, что отрезается и выкидывается собакам, что через что вытаскивается, как затем все это прежнее «живое» несется. Конечно, это аллегория охоты за душой Гавейна, но это и нечто большее. Это и есть сама жизнь с ее жадной и азартной «игрой» на выбывание, пропитанная смертью. Нет другой жизни, «цивилизованной», нет изящных слов, нет кодекса чести.  

    В первый день королеве удается украсть у Гавейна поцелуй, но тот честно обменивает его с хозяином на оленя. «От кого поцелуй?» - интересуется хозяин. «А уж это мое дело, обязательства раскрывать, откуда добыча, в договоре не было», - говорит Гавейн. И это справедливо, хозяин не настаивает – в конце концов, мало ли в доме служанок. На вторую ночь, Гавейн обменивает уже два поцелуя на огромного кабана. Перед тем, как я расскажу вам, что случилось на третий день, несколько важных деталей. 

   Первая: поэт искусно связывает сцены соблазнения Гавейна с его мыслями о неминуемой скорой смерти от топора Зеленого Рыцаря. Гавейн даже не может толком возбудиться, несмотря на красоту королевы, настолько две вещи несовместны, настолько любовь несовместна со страхом. Бесстрашный наш рыцарь боится, и мы не можем его винить за это.   

   И вот что получается: если ты помнишь о земной смерти (то самое mеmento mori) и полностью поглощен мыслью о ней, то тем самым ты ставишь заслон смерти духовной, тем легче тебе избежать последней.  

    Вторая деталь: несколько раз в тексте сэр Гавейн говорит странную вещь о некой еще одной, «другой» даме: «Мне надо выбрать между этой красавицей, и той, другой». Например, он говорит хозяину:   

And commend me to that comely one, your courteous wife

Both herself and that other, my honoured ladies, 

That have trapped their true knight in their trammels so quaint. 

 

«И кланяйся от меня прекрасной жене своей,  

Ей и той, другой, обе они мои почитаемые дамы,  

Обе поймали своего верного рыцаря в свои причудливые сети»

 

   Многие комментарии и переводы предполагают, что он говорит о королеве Гвиневре, но Гавейн (в отличие от Ланселота) никогда не увлекался женой Артура. Я полагаю, что во всех случаях упоминаний о «той, другой» Гавейн говорит о смерти. Хотя в современном английском смерть представляется чаще всего в образе мужчины - скелета в хламиде с капюшоном и косой (grim reaper), в старинных кельтских и германских легендах (а аллитеративный стих восходит к германским сказаниям) были духи смерти женского пола. Кроме того, как мы узнаем дальше из рассказа, рядом с прекрасной женой хозяина все это время незримо присутствовала злая колдунья Фея Моргана, она тоже вполне может символизировать собой смерть. Итак: в прекрасной галантной любви, говорит нам поэт, живет смерть. А в кроваво-прекрасных сценах охоты, наоборот, содержится естественная и потому правильная жизнь, в которой все перетекает естественным путем из одного в другое. Надо выбрать между двумя дамами - одна грозит смертью физической, другая - смертью духовной.

   Поэт снова и снова настойчиво повторяет сцену, когда после охоты собакам в кровавые отходы охоты замешивают хлеб – это аллюзия причастия. То есть: в самом прекрасном, в галантной изящной любви – смерть (потому что это ложь, не trawth); в самом ужасном, в сцене убийства живого и разделки кровавых туш – вечная жизнь (потому что, это естественно, это trawth).  В одном месте в эпизоде охоты поэт допускает почти прямое кощунство:  

 

Then it was heaven on earth to hark to the hounds 

When they had come on their quarry, coursing together! 

 

«О, это был рай на земле – услышать эту свору,  

Когда псы, обгоняя друг дружку, бросались за добычей!»   

 

   Это более глубокий, сложно узнаваемый уровень смысла поэмы, на поверхности которой –  вполне сами по себе передовые для своего времени сомнения в возможности человека на деле соблюсти «кодекс чести рыцаря».  

   Но что произошло на третий день?   

   Хозяин в этот день травит в полях лисицу, традиционно в английском фольклоре символ подлого воровства. Королева вновь в спальне у Гавейна. И снова герой держится, не поддается греху. Ему даже уже «легче» это делать, чем раньше, он всю ночь не спал, угрюмо готовясь к завтрашней смерти. Разговор их в этот последний день особенно нежен, интимен, поэт выбирает такие выражения, что вдруг ощущается искра настоящего чувства в обоих собеседниках.  Но обратите внимание на это странное, переливающееся незаметно из одного в другое событие:   

 

Good were their words of greeting; 

Each joyed in other’s sight; 

Great peril attends that meeting  

Should Mary forget her knight. 

 

Хороши были слова их приветствий, 

И обоим им был приятен вид друг друга, 

Но страшным может продолжится эта встреча, 

Если Святая Мария забудет своего рыцаря.  

 

   Автор уже не разносит эти два события – встреча со смертью и встреча с королевой в спальне, это одно событие. Королева крадет у Гавейна три поцелуя. Она просит принять от нее на память еще дорогое кольцо. Он стойко отказывается. Тогда в отчаянии (очень похоже, что она, и правда, любит его) она умоляет его принять в дар хотя бы свой шелковый пояс, он вовсе не такой дорогой, как кольцо. Гавейн и тут сурово отказывается. Но королева говорит ему: «Этот пояс волшебный, и защитит носящего его от смерти». Вот это ложка к обеду. Гавейн тяжко задумывается. Пояс-то очень бы пригодился для встречи с Зеленым Рыцарем.  

   В конце концов, он соглашается взять пояс, и соглашается ничего не говорить об этом хозяину замка. Принятие этого дара означает следующее: человек пытается обмануть смерть грехом, он грешит, ибо ему видится, что это способ избежать топора Зеленого Рыцаря. Пожалуй, лучше сказать так: грехом человек как бы удлиняет свою жизнь (за счет принесенной грехом беды другим). Обратите внимание и на коннотацию ремня – он «связывает». Тут же следует финальная сцена охоты на лисицу: 

 

It was the merriest medley that ever a man heard,  

The racket that they raised for Sir Reynard’s soul 

that died. 

 

Самый радостный гвалт, какой только возможно услышать, 

Был тот лай, что раздался, когда умерла душа Сэра Лиса.   

 

   Возвращается хозяин замка. Он дает сэру Гавейну лисицу (собственную мертвую душу Гавейна), а сам получает в обмен три поцелуя. Гавейн умалчивает про пояс. На следующее утро он со всеми уверениями в любви к хозяину, и в сопровождении слуги, который должен показать ему дорогу к Зеленой Часовне, уезжает из замка. Слуга уже вблизи часовни отказывается пересечь невидимую границу, говоря, что из часовни никто не возвращается. Он советует Гавейну не ходить, и обещает никому не рассказывать о его трусости. Но Гавейн отвергает такую возможность. Он все еще не понимает, что уже перешел черту.    

      Зеленый Рыцарь встречает его в Часовне. Без долгих разговоров они приступают к делу. Но Зеленый Рыцарь наносит Гавейну не один, а три удара. Первый просвистел мимо его шеи. Второй остановился, не достигнув ее. И третьим ударом Зеленый Рыцарь слегка царапает кожу на шее Гавейна.  

    Игра окончена, и она проиграна Гавейном.  

    Оказывается, что Зеленый Рыцарь и хозяин замка - одно лицо. Оказывается, что в замке у хозяина приживает та самая колдунья Фея Моргана, которая всегда желала зла рыцарям Круглого Стола (она была любовницей колдуна Мерлина). Это она задумала испытать Гавейна, она же помогла хозяину перевоплотиться в Зеленого Рыцаря и подослала к Гавейну в спальню его жену. И вот расплата. Первый удар мимо головы – за то, что Гавейн не побоялся вступить в игру. Второй удар – остановлен вовремя – за те два дня, что он честно рассказывал хозяину о полученных поцелуях. И третий удар – с реальной кровью и болью – за то, что Гавейн совершил подлый обман.  

   Только тут Гавейн вдруг понимает, как низко пал. Сам Зеленый Рыцарь, видя его терзания, начинает утешать его, говоря что пощадил его только по одной причине – Гавейн сделал подлость не из похоти, и не из алчности, но из любви к жизни (= из страха смерти). Это меньшее из преступлений, потому что таково инстинктивное поведение жертвы на охоте.

    Обычно, в литературе описывают разбитое сердце и достоинство сэра Гавейна в итоге всей этой истории, описывают как революционен был для своего времени рассказ о его самокопании, о непрощении самого себя за совершенный грех. Я думаю, что во всем этом немного иной смысл. Зеленый Рыцарь убивает Гавейна. Только это конец его вечной жизни, не земной. И это конец не только вечной жизни Гавейна, это конец вечной жизни для всех.  

   Гавейн возвращается в Камелот, друзья, дамы и король радостно приветствуют его возвращение, но он мрачен, он, мазохически растравливая душевные раны, рассказывает им о своем падении. Выслушав его рассказ, весь двор решает с этого времени носить зеленые повязки (Зеленый Рыцарь позволил сэру Гавейну оставить себе пояс своей жены как напоминание о содеянном) - в знак того, что человек всегда останется низок по своей природе.   

   Обычно, в Академии пишут о том, что в итоге автор «Сэра Гавейна» никак не обнадежил читателя, оставил главный вопрос поэмы открытым. Первое, на мой взгляд, верно, второе – нет.