Пример

Prev Next
.
.

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Тени прошлого: к осмыслению девяностых

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории

«Менатеп» в Колпачном переулке и «Орфики» Александра Иличевского

Минувшим летом я побывала на органном концерте, приуроченном к 500-летию Реформации, в московском евангелическо-лютеранском кафедральном соборе свв. Петра и Павла. Перед концертом любители музыки имели возможность посетить любопытную экскурсию вокруг собора и прилегающих к нему мест.

 Часть экскурсии проходила в Колпачном переулке, где находятся здания, принадлежавшие в дореволюционное время именитым прихожанам собора. Экскурсантам рассказали про бывшую петропавловскую женскую гимназию, где учились родные сестры Достоевского и добротное здание которой ныне принадлежит библиотечному фонду ФСБ России. Поведали и про особняк дочери музыкального издателя Петра Юргенсона, вышедшей замуж за врача-офтальмолога К. Снегирёва. В глазной клинике доктора Снегирева, располагавшейся в особняке, лечился когда-то юный Миша Шолохов, а затем и его литературный герой Григорий Мелехов. Позднее в особняке проживал министр госбезопасности В. Абакумов, теперь там подразделение Службы внешней разведки.

Всё это интересно, но едва мы попали в Колпачный, я не перестаю выискивать глазами один памятный особняк. Именно с ним у меня ассоциируется богоспасаемый Колпачный переулок. Вот, наконец, и он: Колпачный, 5. Неоготический дом-замок, возведенный на средства А. Кнопа, сына известного дореволюционного промышленника Людвига Кнопа, благотворителя лютеранского собора. Экскурсовод рассказывает, что в советские годы здесь поочередно размещались представительство Украинской ССР, Комитет по высшему техническому образованию при ЦИК СССР, московский горком ВЛКСМ, в стенах которого получила путевку на фронт юная Зоя Космодемьянская. Ну а вот что здесь было в девяностые годы прошлого века, я прекрасно знаю и без экскурсовода.

— Слышал когда-нибудь про «Менатеп? – спрашиваю у семнадцатилетнего сына.

— Это что-то древнеегипетское?

— Ну, в некотором роде, - усмехаюсь я. Дело не только в звуковом сходстве Менатеп-Аменхотеп или некоей условной параллели с казнью египетской, но в принципиальной общности судьбы.

— Вспомнил, - говорит сын, - я читал про банк «Менатеп» у Бушкова.

Да. Банк «Менатеп». Здесь размещался офис знаменитого банка «Менатеп».

Было время, по всей Москве красовались огромные рекламные щиты в минималистском стиле: «Менатеп… Возможно, лучший банк России».

Призрак девяностых тихо реет над Колпачным. Вся здешняя историческая мешанина - лютеране, бароны-промышленники Кнопы, комсомол, Зоя Космодемьянская, СВР, Шолохов с Абакумовым, ФСБ, сестры Достоевского, Менатеп-ЮКОС, органный концерт с саксофоном в соборе – всё это как нельзя лучше подходит для понимания духа ужасных, прекрасных и фантасмагорических девяностых. Девяностые! Странное время, совсем немного не дотянувшее до эпохи интернета и соцсетей.

В 1994 году я работала в иностранном банке, активно налаживавшем сотрудничество с крупнейшими московскими банками. Устно заключалась определенная сделка, затем наша маленькая делегация, состоявшая из вице-президента банка, референта и непосредственного исполнителя в моем лице, приезжала в очередной банк для личного знакомства и подписания межбанковского договора. Таким манером мы объездили примерно с десяток самых известных банков того времени, включая «Менатеп».

Это был в немалой степени уникальный опыт - повидать в лицах и интерьерах деятелей тогдашнего банковского бизнеса, многие из которых стали впоследствии фигурантами громких уголовных дел.

В «Менатепе» в Колпачном нас принимали хорошо, лучше, чем где бы то ни было. Великолепный особняк, внутреннее убранство – всё выше всяких похвал. Во всем чувствовался вкус и стиль, в кадровой политике в том числе: топ-менеджеры, встречавшие нас, были молоды, хороши собой и производили впечатление людей в равной степени умных и интеллигентных. В конце встречи перед нами появился президент банка Платон Лебедев. Окинул гостей внимательным цепким взглядом, раздал визитки, сказал пару любезностей и поделился кулуарной информацией о готовящемся решении Центробанка. Высокий, стройный, в ослепительном белом костюме он показался воплощением элегантности, учтивости и хороших манер.

На прощание нас одарили сувенирами – изящными берестяными шкатулками. Сей привет из прошлого до сих пор хранится у меня и даже используется по назначению.

Покидали мы этот заповедник хорошего вкуса и красивых воспитанных людей совершенно очарованные.

Где теперь «Менатеп»? Где все эти чудо-банки? Мост-банк, Российский кредит, Национальный кредит, Столичный, Уникомбанк, Инкомбанк, Орбита, Промрадтехбанк, Автобанк? Сгинули, сердешные. Вместе с породившими их девяностыми.

В отечественных кино и литературе предпринималось немало попыток осмыслить последнее десятилетие XX века. Дом в Колпачном, чья изысканная роскошь безмятежно соседствовала с обнищавшими пенсионерами, вкладывающими последние деньги в финансовые пирамиды, напомнил мне об «Орфиках» Александра Иличевского.

«Орфики» - один из лучших и недооцененных романов о девяностых. Опыт мистико-художественного осмысления эпохи, философский роман-притча в форме любовной драмы.

Двадцатилетний герой романа Пётр мой абсолютный ровесник, человек студенческого поколения начала девяностых. Однажды бывшая однокурсница, ныне успешная бизнес-леди, проживающая в Австрии, написала мне про нашу студенческую юность: «До сих пор жутко, как мы выжили». Выжить – ключевое слово начала девяностых. Выжить – это не просто не умереть, это, прежде всего, сохранить себя, свою душу и личность.

Петр – перспективный студент-физик, его ждёт научная карьера за океаном. Что может погубить чистую душу трепетного интеллектуала? Деньги? Нет. Плевать он хотел на деньги - в известном смысле, разумеется. Власть? Пётр слишком молод, трудно его прельстить властью. Продать душу он может только за любовь. И она является, эта любовь. Или ее призрак.

Безумная, бурная, пьянящая и, в конце концов, обманутая страсть Петра к чужой жене с говорящим именем Вера, её несбывшиеся надежды и предательство есть наилучшая метафора «начала конца XX столетия»1.

Ровесница Петра Вера пленительно хороша. Ее ипостаси не исчерпываются тем, что она генеральская дочь, жена армейского капитана Никиты и студентка университета. Недолгое дачное знакомство, отъезд мужа, и вот тонкая, восхитительная и ненасытная Вера соблазняет Петра.

Образ неверной жены – особенный. В библейской Книге Притчей Соломоновых сказано, что дом «жены другого» «ведет к смерти, и стези ее - к мертвецам» (Притч. 2:18). Чужая жена, с коварным сердцем, соблазняет неопытного, неразумного юношу, говоря, что муж отправился в дальнюю дорогу. «Тотчас он пошел за нею, как вол идет на убой, [и как пес – на цепь] и как олень – на выстрел, доколе стрела не пронзит печени его; как птичка кидается в силки, и не знает, что они – на погибель ее» (Притч. 7:22-23).

История из Книги Притчей сюжетно почти полностью воспроизводят историю взаимоотношений Петра и Веры. Чужая жена ведёт к смерти. Не зря Петр замечает о своей возлюбленной: «Со смертью она была обручена» (138)

Тема смерти - смерти души и тела - проходит через всю книгу.

Соития парочки происходят в оранжерее среди цветов «с хищными личиками», на кладбище, на берегу пруда в иле, в подъездах и на крышах домов, напоминая описания ритуальной языческой оргии.

Пётр в поисках денег для спасения отца Веры - генерала Глебова, находящегося под следствием, пускается во все тяжкие, встречаясь со смертью в разных ее обличьях. Посредничает в продаже крематорных печей, покупает неопознанные трупы в моргах для последующей их перепродажи художнику Гансу, проводит удушливые ночи с богатым содомитом Барином.

Вступив в связь с Верой, Пётр оказывается в гибельном мире теней, мире живых мертвецов и оборотней. Здесь все почти не те, кем кажутся: Вера, Никита, Барин, окружение Барина.

В своём фанатичном служении Вере, ставшей его кумиром, Пётр за возможность заработать крупную сумму денег становится «колодой» в смертельной игре в русскую рулетку в доме Пашкова. Если в булгаковском «Мастере и Маргарите» Воланд и Азазелло только рассматривают Москву с крыши дома Пашкова, то в «Орфиках» здесь разыгрываются самые настоящие дьявольские мистерии, поклонение богине рока Ананке. На кону будущее России, на кону собственная жизнь Петра.

Поскольку Вера является единственным реально действующим женским персонажем романа, не считая бесполой пророчицы Евгении, можно предположить, что именно она есть некая загадочная персонификация языческого женского божества Ананке. Петя давно чует, что с Верой что-то не так. «И я вдруг осознал, с кем на самом деле имею дело: не с юной особой, не со студенткой исторического факультета университета, … а с неким бездонным женственным божеством, способным вырвать мои глаза и вставить их в свои пустые глазницы, чтобы обозреть мой мир – преподнесенный ему, божеству, чтобы вглядеться в распластанное на дымящемся тучном жертвеннике окровавленное тело» (108). Пётр признается приятелю Павлу: «Вера ужасная, мне всё время чудится о ней нехорошее» (110).

Но сказать, что Пётр не ту женщину выбрал для своей самоотверженной любви, значит, ничего не сказать. Апостол Пётр выбрал не ту Веру.

Герою фантастически везёт в доме Пашкова, ему удается остаться в живых. Но тщетны его хлопоты об отце Веры, напрасно он рискует жизнью, зарабатывая деньги для его спасения. Генерал Глебов должен погибнуть. Он – символ прежнего, что гнется и трещит под напором нового времени, реликт уходящей эпохи. Вера-дочь любит отца, но неумолимая Ананке знает, что он обречён.

Конец любовной связи закономерен. Забеременев, Вера не желает рожать ребенка от Петра и делает аборт. Пётр наконец-то видит её истинное лицо – «лицо убийцы» (271), лицо равнодушной женщины, которая никогда не любила его.

Для героя нет больше Веры. Он остается один на один с демонами, терзающими его душу. Пётр платит дорогую цену за свою наивность, ослепление, за эйфорию лета и осени девяносто первого года. Чтобы заглушить боль и отчаяние, он пьет, отдает себя на растерзание похоти Барина, летает курьером под наркотиками, пока, наконец, чудом не находит в себе силы вырваться из этого ада.

Сцена последней встречи в декабре девяносто первого, когда Петр глядит через окно дачного дома на Веру с Никитой, столь же лаконична, сколь и трагична. «Глухая тишина вокруг, и где-то вдали кашляет ворона» (275). Любовники на секунду встречаются взглядами, и Петр уходит навсегда, в другую жизнь. Он оставляет деньги на пороге дачи – не Вере, не её отцу, но Ананке, он откупается от судьбы, от хищной богини. Но прошлое еще очень долго тревожит его израненную душу.

Окончательно исцеляется герой только в двухтысячные. Приезжает из Америки в Беслан и долго живет там, помогая на кладбище и ухаживая за могилами погибших детей.

«Весной надо будет отсюда выбираться», - этими словами Петра заканчивается роман. Демоны отступили, жажда смерти, которой герой причастился в девяностые, наконец-то оставила его. Пора жить. Жить!

Экскурсия в Колпачном закончена. Прощай, Менатеп.

Прощайте, девяностые.

 

Александр Иличевский. Орфики: роман. – Москва: АСТ, 2013. – 283 с. - С. 81 

Далее при ссылках на издание в скобках указан номер страницы.