Троеперстие

Радуница

Шелестит Елабуга. Лабухи-сверчки

Прославляют радугу, пагоду реки…

Непогода радует, прядает ветла,

Растопил я задолго печку добела.

Стадо колокольчиков – на воды и вброд,

По дороге кольчатой – пыль за поворот…

Радуницу празднуем: распекаем блин,

Ряженые, красные, разные… Аминь.

В Париже жить. Чтоб проходя по улице, петь во все горло
L'amour, l'amour
Для парочки, воркующей за столиком кафе.
Быть поваром. Нет, смешивать напитки, готовить кофе, шоколад.
Бежать на улицу, услышав,
Что там опять поют кому-то про любовь.
Сидеть в кафе, болтать и целоваться,
Смеяться и махать рукой прохожей, которая кричит тебе
L'amour, l'amour. Хотя бы прилететь в Париж
На два-три дня.
Гулять по Сан Мишель, зайти в кафе, пить шоколад
И наблюдать, как видя парочку, прохожая смеется, поет l'amour, l'amour,
Официант бежит смотреть, кому опять поют любовь в Париже.
Девушка в ответ машет рукой прохожей и улыбается из-за плеча возлюбленного.
Вскользь и тебе помашет, улыбнется и подарит миг
Любви в Париже.

Самый неуютный день в году – не первое золотистое, погружённое в тишину, января, и даже ещё не второе-третье: четвёртое. Когда в году бывает столько дней, сколько у волка лап. Сколько праздник ни корми, он всё в лес глядит. - Второго и третьего ещё жива сладкая обманная золотистость нового года, набормотанное и надышанное себе людьми чувство чуда и ожидания – чего-нибудь хорошего, всего хорошего сразу. К четвёртому инерция кончается, вся эта праздничная мякоть уже слезает: обнаруживается жёсткая, холодная каменистая почва, которая не обросла ещё ничем живым и смыслоносным. Даже не почва: булыжники. Жёстче не бывает, ниже некуда. Тут мы соприкасаемся с самой основой существования – крайне скудной самой по себе, у которой нельзя оставаться, которой невозможно ограничиваться. По счастью, уже к пятому января год начинает наращивать себе над  этими булыжниками четвёртого новую, молодую и нежную золотистую плоть. Начинает согреваться.