Орбиталь

И звёзды-угольки костра Джордано Бруно,

Погаснут навсегда в тот час, когда умру:

Процентщица (река, считающая дюны)…

Раскольников (топор, звенящий на ветру)…

Правда-кривда

Есть в ольшанике голая правда, кривда горькая в небе озёр,

Правда-кривда – в цветении радуг над бугром, что плывёт, как осётр.

В желтооком ознобе левкоя, в расточительном шуме огня,

Есть холодная правда покоя, деревенская кривда плетня.

Дед

Дорога лимонадна (здесь речь о пузырьках,

Которые досадно бормочут: ох и ах!),

Одутловата, йодна – подавлена дождём.

Душа богоугодна в убожестве своём.

3 октября 1895 года родился Сергей Есенин. Великий русский поэт, давший ответ на многие незаданные в начале прошлого века вопросы.

Лёгкой жизни я просил у Бога, лёгкой смерти надо бы просить. Иван Тхоржевский

1920-е... Москва. Гурьба ненасытных до халявной закуси собутыльников-друзей. Великодушный Мариенгоф. Орден имажинистов. Кутежи. Заря НЭПа. Книжная лавка на Кузнецком мосту, затем на Лубянской пл. Худо-бедно почин, зачаток бизнес-проектов: издательство, кабак в управлении. (Всё потом прогрело.)

Матерные скандалы в кафе поэтов «Домино» и «Стойло Пегаса», резиденции имажинистов. Показные нарочитые хмельные драки с футуристами. Стычки с Пастернаком. Над всем этим театром абсурда — в дыму, бреду, безумии — плывёт классическая сентенция, извиняющая стремительно приближающийся конец: «Бросьте, сойдёт. Гениальному Серёже ничто не повредит!»

Москва кипит слухами и думками о безрассудных бессовестных выходках Есенина. О подпольной «Зойкиной квартире» — «жутком логове» преступного мира, где Есенин частый гость.

Триада


Схоластика (1)

Схоластика холма, что спит над побережьем, схоластика сома, что лобызает ил -

От ласточкиных гнёзд, пока роса не брезжит - могильный холодок, навязчив и постыл. 

Ещё осенний лес не лезет вон из кожи, казуистичен зуд уснувшего села,

Податлива душа, как не прошедший обжиг, горшочек - не вари! - ни подлости, ни зла.

Вышла новая книга... Пока в электронном варианте.
https://ridero.ru/books/izvest/

Гойко Митич

Горе, Митрич! (Гойко Митич – гонким эхом по дворам,

От степей донских до вычегд – воля прошеным слезам!)

Похоронкою воронка, луч зари – на водоём,

Жила лопнула, как донка, заведённая в Мальстрём.

Прелюдье

Прелюдье – это состоянье до появления на свет,

Где лес осенний – изваянье, где нарисованный рассвет.

Смерть – всё, что было до живого, я знаю: не наоборот.

Когда с конца читаешь слово, то слово странное живёт.

Сегодня моему сыну исполняется год.
Разумеется, это событие малопримечательно для широкой общественности. Но в свете движений чайлд-фри и VHEMT, на планете изнуренной людьми, мне захотелось сказать кое-что о появлении людей новых. 

Я никогда не хотела детей.  Материнство не вписывалось в  мой, пожалуй что, декадентский  идеал женщины - с душевными драмами и травмами, привязанностью к абсенту и проклятым поэтам. Меня раздражала  рассеянная благость беременных, неопрятная усталость разрешившихся, с их беседами о молочных смесях и амортизации колясок... Пожалуй, и сами дети никогда не нравились мне. Подобно маркесовскому Буэндию, я считала детство периодом умственной неполноценности, а ребенка – узурпатором, лишающим тебя личности, денег, времени, пространства и мыслей...
Первые  два триместра  я просыпалась  среди ночи от ужаса необратимости своей жизни. Ведь прежде любой выбор можно было  отменить. Можно было  переиграть, загрузить последнюю удачную конфигурацию жизни – развестись,  переехать,  уволиться, сменить  имя и внешность – не то чтобы мне хотелось это делать, но у меня была такая возможность. Ребенка отменить было нельзя.  И это была первая точка невозврата. 

Аэропорт - одно из самых умиротворяющих мест на Земле. И будь я буддистом, то для достижения нирваны я бы приходила именно сюда. Да. Я очень люблю аэропорты. Люблю то пограничное состояние, которое наступает, когда ты  уже прошел регистрацию, досмотр и оказался в зоне пространственно-временного карантина (даже официально эта зона называется "чистой") . Ты уже не здесь, но еще и не там, ты сделал все что мог, ты добрался, прошел, твоя судьба больше от тебя не зависит, ты стал добровольным заложником терминала, невольником остановившегося времени, времени абсолютного покоя и какого-то легитимного бездействия.

Эпистолы

I

Когда звездочёты считают монеты,

Тогда зачинаются тёмные годы...

Как белые карлики, гаснут поэты,

Улитки фильтруют кислотные воды.

(Хроническое) чувство своей недостаточности, по существу, навязчивое стремление расти-расти-расти – явно от страха смерти, от тоски её. Это их приемлемая для самолюбия маска. Кажется: если я буду ещё больше, ещё-ещё больше, ну ещё-еще-ещё больше… - так, может быть, и переупрямлю небытие, не пролезу смерти в пасть – и не умру?

Длительное воздержание от Петербурга (род аскезы для московского человека) провоцирует на мысли о нём.

Петербург, думается, наилучшим образом выражает идею города именно потому, что «искусственный» и «умышленный». Города – это вообще искусственный и умышленный жанр существования; а Петербург ещё и тщательно продуман.

Этот город, всем собой, – обещание смысла, уверенная, телесно выраженная и пережитая гарантия его существования.