Пример

Prev Next
.
.

С 25 по 28 июня на Красной площади Москвы прошел фестиваль “Книги России”. В фестивале приняли участие многие ведущие издательства и авторы. За четыре дня фестиваль посетили около 200 тысяч человек.

Мы поговорили о фестивале с шеф-редактором сайта “Год литературы”, книжным обозревателем и переводчиком Михаилом Визелем.

Владимир Губайловский. Почему Красная площадь?

Михаил Визель. Красная площадь имеет символическое значение. Все это понимают. Это противоречивое и обоюдоострое место для проведения книжного фестиваля. Конечно, это - заявление: на Красной площади можно проводить не только военные парады и не только концерты поп-звезд или Пола Маккартни, но и события, связанные с книгами. Конечно, это - послание, и оно, надеюсь, было достаточно явственно озвучено, что подчеркивало и присутствие президента Путина. И, я надеюсь, это послание было услышано. Поэтому при всех очевидных недостатках организации (они были вызваны в первую очередь тем, что все делалось в страшной спешке) мне кажется, что эффект этого послания будет положительным. Я надеюсь, мы его будем чувствовать и после окончания Года литературы.

В.Г. Собрание было представительным. Но мне интересно - кто отказался?

М.В. Не знаю, насколько корректно называть тех писателей, кто отказался, потому что это их личное дело. Но, безусловно, отказы были связаны не только с логистикой (у кого-то сильно заранее расписаны планы), но и зачастую были политически мотивированными. Не все для себя сочли возможным в таком антураже, в таком контексте присутствовать. Но что характерно - их книги были выложены. Я напрямую спрашивал у заместителя главы Роспечати, главного «продюсера» фестиваля Владимира Григорьева, и он мне ответил: “Ну посмотрите, лежат книги Улицкой, лежат книги Быкова, никто их не собирается запрещать”. И еще Григорьев сказал такую вещь: структурно процесс был организованы так, что Роспечать ни с кем из авторов напрямую не общалась. Приглашать своих авторов должны были издатели. Они сами решали, кого им приглашать и сами вели переговоры со своими авторами.

В.Г. Были издательства, которые отказались?

М.В. Издательства тоже были. Ну, собственно поглядите сами список издательств, которые приняли участие в Фестивале, и вычтите тех, кого вы знаете и кто не представлен. Приглашения получили все ведущие издательства. Кто-то не смог воспользоваться приглашением по чисто техническим причинам. Мне лично представители маленьких немосковских издательств говорили: “К сожалению, нам поздно очень сообщили, и мы не успели ничего представить”.

В.Г. Сколько было времени у издательств?

М.В. Очень мало. И это, видимо, главная проблема. Временной зазор был чуть больше месяца, что и стало главной проблемой Фестиваля. Там все-таки довольно сложная логистика…

В.Г. Стенды каждое издательство делало само?

М.В. Нет, это была компетенция оргкомитета фестиваля. Даже еще сложней. Там была такая двухуровневая система. Я не открою великой тайны - имена кураторов павильонов опубликованы в пресс-релизах фестиваля. Так, куратором павильона художественной литературы был Олег Новиков - директор Эксмо-АСТ. И конечно, как бы он ни старался быть объективным, как бы он ни пытался представить всех, понятно, что у него свои бизнес-интересы и, отдавая ему в кураторство павильон художественной литературы, оргкомитет это понимал. Но опять-таки – здесь трудно кого-то винить: ну а кто еще мог за такой короткий срок запустить такую огромную машину? А у Новикова, у Эксмо-АСТ - огромный пиар-отдел, который такие вещи делать умеет. В этом решении оргкомитета, мне кажется, меньше политики, а больше инструментальной необходимости.

В.Г. Каковы были принципы отбора - кого приглашать на Фестиваль?

М.В. На фестивале “Книги России” были представляли только книги, изданные в России. При этом Роспечать прямо заявляла: нас интересуют не столько московские или питерские издатели, а в первую очередь издатели региональные, которым сложно пробиться на московский рынок, а это львиная доля всех издаваемых и продаваемых книг. И действительно, стенд региональных издательств был весьма представительный. Там было много небольших издательств, причем из таких мест, о которых я даже не подозревал, что там книги издают. И эти издательства получили возможность представить свою продукцию. Вообще порядок цифр такой: больше 300 издательств, больше 100 тысяч наименований. Мне говорили, что издатели, выпускающие литературу на русском языке, - украинские, прибалтийские - хотели принять участие. Но был поставлен четкий барьер - только российские издательства. Но были и издательства, издающие книги на национальных языках. Это был смотр книг России, а не только русских книг.

В.Г. Каково было участие президента Путина в Фестивале? Ты его видел?

М.В. Да, "я Путина видел". Путин - фигура символическая, просто по должности, он - президент. Вот он символически и показал, что ему это все интересно. Он вышел из Спасских ворот прошел через всю площадь и вошел в ворота Никольской башни, которая у Исторического музея. Маршрут его был опять-таки неслучайный, - он прошел по павильонам регионов России и детской литературы. По-моему, в детском павильоне он даже принял участие в мероприятии, связанном со словарями и образовательным процессом. А в “Регионах России” ему надарили кучу книг. Он все это взял, поблагодарил и пошел обратно в Кремль. Физическое присутствие Путина продолжалось около получаса. И скажу я - слава Богу, потому что его присутствие связано с большими хлопотами – с тем, что на их языке называется “протокол”. Из Спасской башни на всеобщее обозрение сразу высунулись снайперы. При входе в ГУМ (из которого был выход на Красную площадь) меня попросили не просто достать ноутбук, но и включить его, чтобы убедиться, что загружаются банальные «виндуса». Я ничего против этого не имею, есть вещи, которыми нельзя шутить, которые надо соблюдать, и видимо, эти люди тоже это понимают, поэтому присутствие Путина было кратким, чтобы не мешать работе Фестиваля.

В.Г. Расскажи немного о деловой части Фестиваля.

М.В. Прежде чем говорить о деловой части, я хочу отметить, что это событие на Красной площади позиционировалось именно как фестиваль. В какой-то степени фестиваль “Книги России” принял на себя функции фестиваля во внутреннем дворике ЦДХ. На Красной площади разложили пуфики, расставили креслица. Это было довольно комично: на брусчатке Красной площади лежит цветной пуфик, и милые девушки сидят или даже возлежат и читают книги.

В.Г. Одетые девушки?

М.В. Вполне одетые. Эти пуфики тоже приобрели символическое значение – Красная площадь имеет не только сакральное, не только военное, но и вот такое человеческое измерение. Что касается деловой части, то деловая программа проходила в демонстрационном зале ГУМа, в том самом, в котором объявляют финалистов Большой книги. И эта деловая часть тоже имела скорее значение символическое. Скорее было обозначено, что и это тоже должно быть. Там, например, прошел съезд АСКИ - Ассоциации книгоиздателей России, поскольку АСКИ курировала павильон “Регионы России”, она там и провела свой съезд. АСКИ как раз заточена под то, чтобы представлять интересы небольших региональных издательств. Куратор программы региональных издательств Константин Васильевич Чеченев - председатель АСКИ - он просто бился за интересы регионалов. Там все, конечно, бились: чтобы было больше места, шире была программа, но он бился как лев. И он всюду говорил, что необходимо развивать региональное книгоиздание. С этим, конечно, невозможно спорить. Мы все понимаем, что это ненормальная ситуация, когда 90% книг и печатается, и потребляется в Москве и Питере.

В.Г. Какие международные контракты обсуждались?

М.В. Для меня, как для человека, занимающегося художественным переводом, очень важное значение имеет тот факт, что к проведению этого фестиваля был приурочен запуск программы “Русская библиотека” на английском языке. Об этом проекте довольно давно идут разговоры. И вот наконец дошло дело до подписания трехстороннего соглашения между Роспечатью, некоммерческой американской организацией Read Russia Inc, созданной под эгидой Роспечати, и издательством Columbia University Press. Заявлено о выпуске 125 томов русской литературы на английском языке: 25 томов - девятнадцатый век, 75 - двадцатый, 25 - двадцать первый. Такие масштабные контракты всегда долго готовятся, и вот буквально на наших глазах контракт был подписан. Тут же прошло первое заседание редколлегии “Русской библиотеки”, в котором с русской стороны участвовали Ирина Прохорова, Дмитрий Бак, Всеволод Багно, Александр Ливергант… А с американской стороны - Columbia University Press практически в полном составе и еще ряд заслуженных американских профессоров-славистов. И вот они прямо перед нами устроили такую оживленную русско-английскую дискуссию на тему: стоит ли включать авторов, которые работают после 1991 года.

В.Г. И решили, что не стоит…

М.В. Нет, как раз наоборот. Решили, что стоит. Российские участники говорили, что никак нельзя включать в одну серию, скажем, Прилепина или Седакову вместе с Достоевским и Фетом. При всем нашем уважении это фигуры пока что разного калибра. Американцы наоборот говорили, что мы не можем промоутировать серию, в которой одни бородатые покойники. Нам нужны живые авторы, которые могут приехать и устроить промотур, прийти на телешоу, иначе это будет очередной мертворожденный проект, тома, которые осядут на складах. Со стороны американцев прозвучали довольно неожиданные для меня имена, например, Линор Горалик. Я вообще не знал, что она известна где-либо за пределами Бульварного кольца, но, оказывается, ее хорошо знают в Америке. И видимо, будет найден какой-то компромисс, потому что все понимают, что такой большой проект без компромиссов невозможен. Но общая тенденция такова, что наряду с великими русскими писателями прошлого должны быть живые писатели, которые имеют потенциал стать великими в будущем.

В.Г. Все ли получилось, как планировали организаторы? Чего вы больше всего боялись?

М.В. Придя 25 июня на Красную площадь, я уже не первый день был погружен в дела Фестиваля, так что я примерно знал, что там должно быть и примерно это и получил. Мы боялись, конечно, что никого не будет. Что будут туристы, которые пришли на Красную площадь пофотографироваться, а для них весь этот Фестиваль станет помехой, затрудняющей селфи с Василием Блаженным. Но ничего такого не произошло. Там не было такой давки, как в залах Non-fiction, когда просто как в метро в час пик, но это, наверное, и слава Богу. Было много народу: за четыре дня прошло больше 200 тысяч человек, что, учитывая по большей части плохую погоду, просто здорово.

В.Г. Плохая погода отчасти была против вас, но она была и за вас - многие не уехали из города.

М.В. Как сказать. Ведь были еще и люди, которые не рискнули выйти из дому. Но издатели были только довольны, потому что, когда идет дождь, все забиваются под крышу павильона, а там их поджидают прилавки с книгами. И в один голос все издатели говорят, что продажи были гораздо выше, чем они ожидали. Хоть событие было позиционировано как Фестиваль, как веселье и радость, продажи тоже шли у большинства издателей успешно. Павел Басинский говорит, что его книги "улетали просто со свистом", как он выразился. А это ведь не Донцова. Что касается Донцовой – она раздавала автографы, и к ней вилась очередь мимо Мавзолея. Представьте: вот стоит закрытый Мавзолей, и мимо него вьется такая характерная для Красной площади очередь, только развернутая в другую сторону, - подписывать книги у Донцовой. Было довольно комично, но, наверно, тоже чего-то стоит.

Евгения Вежлян. В ФБ были разные высказывания по поводу этого Фестиваля. Например, что теперь оппозиция рукопожатные-нерукопожатные - похоронена, потому что был фестиваль на Красной площади, в котором участвовали все. Или что этот Фестиваль демонтирует всю систему различений, которая сложилась и благодаря которой мы можем ориентироваться в литературном процессе. Все было слито в единый хаб, все было уравнено в правах, в значимости и т. д. В отличие от Non-Fiction, куда приходят определенные люди за определенными книгами. И Non-Fiction как бы задает некоторое ребро жесткости липроцесса. Когда проходит весенняя выставка “Книги России”, мы понимаем, что это братская могила, это последний шанс издательств представить книги, которые не успели презентовать в течении сезона. То есть это выставка с более низкими требованиями к читателю, чем Non-Fiction. Там и публика другая, и программа иначе сверстана. А тут взяли и все слили в одно, свалили в одну такую кучу. Непонятную, невнятную, неопределенную. Это вообще конструктивно?

М.В. Ну, во-первых, я читал мнения противоположные, я читал как раз возмущенные реплики небольших независимых издательств, что вот опять центровые все отжали, опять не дают хода ни независимым, ни тем более региональным. То есть каждый судит со своей точки зрения. И все равно какими бы мы ни были демократами, либералами и сверхоткрытами людьми, сколько бы мы ни повторяли, что пусть расцветают сто цветов, все равно была задана иерархия просто явочным порядком. Когда на сцене стоял Эдвард Радзинский, было одно количество публики, когда стоял другой человек (не будем никого обижать) - количество народу было значительно меньше. И на уровне организации - одному давали главную сцену, другому давали выступление в павильоне, и это тоже иерархия. И тоже были возмущения: почему региональных авторов задвигают, почему им не дают главную сцену. Во-вторых, вот ты упомянула слово “хаб” - это довольно точное слово, потому что хаб - это ведь не авоська, куда все сваливают без разбора, хаб - это устройство со множеством входов и выходов, это устройство, которое позволяет избежать путаницы проводов и каждому входу поставить в соответствие нужные выходы. И в-третьих, то, что связано с культурой и гуманитарной сферой, тем более с такой текучей вещью, как литература, - невозможно четко разложить по полкам. Все эти разделения и объединения всегда амбивалентны, всегда двусмысленны. Да, с какой-то стороны есть эффект братской могилы, с другой стороны - для хабаровчан оказаться в 50 метрах от Спасской башни, которую они только по телевизору видели, для них это невероятно круто, и для них это как бы подтверждение их статуса: то, чем они занимаются - издание книг - это дело государственной важности. И это тоже чего-то стоит. Что касается конца “рукопожатного” дискурса... Но ведь этот дискурс имеет довольно малое отношение к собственно литературному процессу. Давайте вспомним XIX век, когда яростно ругались Тургенев с Достоевским, не говоря уже о фигурах помельче, а сейчас мы воспринимаем и того и другого, как неотъемлемую часть канона. А отнюдь не как антагонистов.

Е.В. Можно вспомнить, как Лескова травили.

М.В. Да, или как травили Лескова ровно по соображениям “рукопожатности”. Мне очень понравилось, как Дмитрий Быков, получая свою «Большую книгу», ответил кому-то на вопрос: правда ли, что русская литература катится в бездну. Быков сказал, что русская литература, сколько она существует, все время катится в бездну, это единственная форма ее существования, только так она и может существовать.

В.Г. Будет ли фестиваль на Красной площади ежегодным или это было уникальное событие, связанное исключительно с “Годом литературы”?

М.В. Фестиваль изначально задумывался как единичное событие, как кульминация “Года литературы”. И, держа это в голове, сквозь пальцы смотришь на некоторые недоработки и побочные эффекты, потому что ровно один раз надо всех собрать и всех показать читателю, который вышел из Спасских ворот и вошел в ворота Никольской башни. Но если Фестиваль станет ежегодным, на что очень надеются и прямо говорят все организаторы - и Владимир Ильич Толстой, и Владимир Викторович Григорьев, и все, кто с ними работают, тогда будут выстроены более четкие механизмы отбора, выстраивания иерархий и выстраивания параллельных потоков. Вспомните: когда появился первый Non-Fiction - это же был какой-то праздник непослушания. Там и издательство "Алгоритм" свои книжки выставляло и еще какие-то странные издательства. Но постепенно все это пришло к некоторому общему знаменателю, к тому Non-Fiction, который мы знаем в последние годы. Так что, если Фестиваль станет ежегодным, такие самоорганизующиеся механизмы будут отлажены. Не по какому-то распоряжению сверху, а потому что жизнь так устроена - всегда выстраиваются какие-то иерархии.

Е.В. Я думаю, как социолог. Вот Бурдье говорил: есть власть - которая власть, а есть власть в каких-то конкретных полях - не непосредственная, а. опосредованная разными институциями. Когда в ЦДХ устраивается Non-Fiction - это событие происходит достаточно далеко от собственно поля власти. Поле власти, разумеется, влияет и на то, что происходит в ЦДХ, не может не влиять, потому что такова социальная механика, но влияет через некие институции, не напрямую. И это дает вариабельность на всех этапах и на всех уровнях. Как только в ситуации нашей страны за дело принимается собственно власть - тогда литературу вволакивают в поле власти. Все социальные механизмы устроены так, что чем выше мы забираемся, тем меньше нам верят, как экспертам, и тем меньше мы вольны в своих решениях. Не является ли это определенной опасностью для такого рода Фестиваля?

М.В. Но это как раз "такого рода Фестиваль". Безусловно, близость кремлевской стены накладывает ограничения, но и придает статус. Совершенно верно - чем выше мы поднимаемся в этой пирамиде власти, тем уже коридоры возможностей. Если бы в Москве и России не было других Фестивалей, кроме как на Красной площади, конечно, это было бы чудовищно, конечно, это была бы ситуация Северной Кореи. Но, слава Богу, у нас есть и КрЯКК и Питерская книжная ярмарка, где удаленность от власти довольно велика. И, я прошу прощения, я бы не стал обольщаться на счет независимости Non-Fiction и других книжных выставок. Я помню, как пару лет назад на одном из книжных фестивалей явочным порядком размонтировали выставочный проект OpenSpace. Был большой скандал, после которого несколько экспонентов в знак солидарности хлопнули дверью. Не знаю, к добру или к худу - у нас эти опосредованные механизмы воздействия власти - менее “опосредованы”, чем в других площадках.

В.Г. То есть все решается в момент формирования структуры, дальше без перемен - и уж если ты там стоишь - то никто тебя не размонтирует. Так получается?

М.В. Ну да, так получается.

Е.В. То есть получается, что мы как бы на входе подписываем пользовательское соглашение.

М.В. Понимаете, мы немного уклоняемся от темы. Мы, рассуждая о литературном фестивале, задаемся далекими вопросами: а для чего вообще нужен “Год литературы”? И это еще близко. Но мы ведь задаемся вопросом - какова вообще природа русской власти? Та же ли она, что во Франции, в Америке или Италии, или же другая? Какова модель власти, европейская или азиатская?

Е.В. Разговор о природе власти можно спокойно вынести за скобки, а вот вопрос о власти и литературе, он мне кажется достаточно насущный - насущный со всех сторон - включая коммерческую, медийную и многие другие.

М.В. Да, насущный, безусловно. Но у меня нет на этот вопрос прямого четкого ответа. Потому что, если обойтись без Бурдье, то, грубо говоря, сталкиваются две модели - модель XVIII века и века XIX: писатель-чиновник - как Державин или Сумароков (очень страдавший оттого, что Екатерина с юмором относилась к его поползновениям быть государственным человеком), или же писатель – вольный сын эфира, не желающий ничего общего с властью иметь. И какая из этих двух моделей восторжествует? Наверно, никакая. Есть литераторы, чувствующие себя как Пушкин, - “служащими по России”, и есть литераторы, чувствующие себя такими оводами, которые должны эту власть всячески раздражать и кусать. Наверное, должны быть и те, и другие. И, наверное, без этих двух противоборствующих сил никакая литература не выживет. Например, великая американская литература оказалась сожрана великим американским кинематографом, потому что там невозможна ситуация, когда писатель себя чувствует таким госчиновником. Там все писатели – сугубо частные лица.

Е.В. Но ведь есть некий и третий вариант, который менее архаичен чем те, которые ты указал: писатель как бренд. А если он бренд - он приносит деньги.

М.В. Но здесь нет, по-моему, жесткого противоречия - или-или. Например, Захар Прилепин - ну уж такой бренд, что дальше некуда, вот он даже под своим брендом стал какую-то одежду выпускать и фестивали проводить, тем не менее эта брендированность не мешает ему чувствовать себя как раз “служащим по России”. Или Акунин - писатель-бренд, но с ярко выраженной позицией: я частный человек, я имею частное мнение, резко отличающееся от мнения властей. И мы выходим на разговор, кем может и должен быть настоящий писатель в России. Может ли он себя чувствовать частным лицом, или он должен находиться в каких-то отношениях с властью.
Я хочу закончить тем с чего я начал. Конечно, говорить о коммерческой составляющей, об эстетической составляющей (а я лично едва ли не впервые – а я живу в Москве всю жизнь! – увидел, как красивы породистой итальянской красотой кремлевские башни и стены) Фестиваля на Красной площади преждевременно, потому что все это тонет в его значении символическом. То, что книги, а не танки вышли на Красную площадь, это, по-моему, имеет очень большое значение для всех кто связан с литературой как творец, издатель или читатель. Это подчеркивает: литература - дело государственной важности.

 

Мы благодарим Михаила Визеля за интервью, и благодарим сайт "Год литературы" за фотографии Фестиваля.

 

b2ap3_thumbnail_bennr-nm-1.jpg