Пример

Prev Next
.
.

Марианна Ионова о материалах «Нового мира», 2016, № 7: Павел Басинский о молодости Льва Толстого, повесть Дарьи Еремеевой «Сахалинцы», рассказ Евгении Добровой, эссе Михаила Горелика.

20-летний Лев Толстой

В разделе прозы нас ждут главы из новой книги Павла Басинского «Лев Толстой – свободный человек», а названа публикация «Воспитание чувств». Кто бы ни дал такое название, автор или редактор, он «расштамповал штамп»: не меня воспитывает некая внешняя реальность, а я свои чувства воспитываю. Формирование личности Толстого не обстоятельствами, не накапливаемым (отрицательным) опытом, но самим Толстым – вот что здесь первостепенно. Рассказ об отрочестве-юности заменяет поразительная, редкостная история самосозидания; история о том, как еще не до конца сложившийся человек вовремя распознает в себе самые коварно-неприметные ростки – ростки никчемности – и начинает, с горем пополам, но затем все более методично и беспощадно их выкорчевывать. Но это вторая по важности тема из, в общем-то, хрестоматийных тем толстовской биографии, которую выделяет Басинский. Первая же – неприятие насилия в любом его виде как ось личности Толстого, причем зачином выступает хрестоматийнейший эпизод с пеленанием. Канонический душевно-духовный портрет Басинский не то что не ставит под сомнение, но и не дополняет; однако кругооборот знания предмета и интереса к предмету – единственная в популяризаторской работе новость, которая всегда нова.

Отдельным достоинством в глазах читателей-нетолстоведов, – мать, тетки и братья, сущность каждого и каждой из которых тонко и резко прочерчивается в памяти.

За воспитанием же чувств, но теперь в примелькавшемся смысле, обратимся к повести Дарьи Еремеевой «Сахалинцы». Взросление и поиск себя в позднесоветских, перестроечных и постперестроечных декорациях, декорации же написаны живо и ярко, так что можно и сквозь пальцы взглянуть на некоторую излишнюю типажность, почти ходульность второстепенных героев и архетипичность главных. Юноша-поэт, застенчивый и гордый, любимая им с детства, но воспринимающая его (до поры до времени) исключительно как друга милая, по-своему чистая, хоть и (до поры до времени) непутевая девушка, их товарищ, сильный, страстный, жестокий, но в глубине души добрый, романтическая, словом, натура (собственно, два молодых человека – две стороны одного романтического типа), беззаконная (и отчасти внезаконная) комета… Где-то мы их точно встречали. Но тут как в американской малобюджетной мелодраме (многие прекрасные образцы которой созданы именно в конце 80-х – начале 90-х) – важны искренность и достоверность исполнения. Родившийся в 1977 году автор повествует о том, что знает, а на выходе портрет не поколения только и не эпохи, но молодости как таковой. Всегда верной себе и вдруг вступившей в резонанс с эпохой, которая лучшими своими чертами напоминала молодость как таковую… Повесть похожа на ее главную героиню, одновременно далекую от жизни и к жизни близкую, простоватую, притом не лишенную ума и тонкости, чувствительную, порывистую, честную с самой собой, которую в конце концов хочется принять такой, какая она есть.

Рассказ Евгении Добровой «Труд номер один» – это буквально рассказ о себе (стилизованный под развернутый ответ на, видимо, журналистскую просьбу рассказать о себе) работающего в германской клинике патологоанатома, иммигранта из России. Демистификация мертвого тела – против десакрализации смерти. Собственно, мертвое тело и не подпускает к смерти, заслоняет ее; раскрывая в прозектуре под микроскопом ее причину, хранит ее тайну. Как и тайну жизни.

Зеркало тролля. Рисунок Вильгельма Педерсена, одного из первых иллюстраторов сказок Ханса Кристиана Андерсена

Под рубрикой «Опыты» публикуется эссе Михаила Горелика «Хождением за возлюбленным». Нельзя сказать, что автор на материале двух фольклорных и двух авторских сказок исследует бродячий сюжет поисков героиней героя (которого героем можно назвать с натяжкой, ввиду его пассивности), похищенного и/или заколдованного, будь то жених, друг, маленький брат. Нет, этот опыт не литературоведческий, прослеживание вариаций одного мотива тут не самоцель, и вообще синтез автору дороже анализа. Русские народные сказки «Финист Ясный Сокол» и «Гуси-лебеди», «Снежная Королева» Андерсена и «Каменный цветок» Бажова, с точки зрения Горелика, отражают некий в широком смысле философский мотив – выбор между реальным и идеальным, ценностями жизненными и ценностями внеположными «жизни»; первое ассоциируется с женским, второе с мужским. Правда, «Финист Ясный Сокол» в этой библиотеке примеров оказывается лишним, не «играющим», поскольку упомянутое противопоставление никак не иллюстрирует, а вот золотые яблочки, которыми Баба-яга одаривает еще несмысленного мальчика в «Гусях-лебедях», – вполне прозрачный символ высшего знания… или нефункциональной красоты.

(N.B. Написав слово «мальчик», впервые подметила, что оно содержит возрастную характеристику, тогда как слово «девочка» – гендерную. Так русский, в отличие от многих языков, выводит на чистую воду давно, впрочем, разоблаченное общечеловеческое передергивание: говорим мужское/женское, но мыслим-то женское.)

Точно так же, как и первый, но уже по авторскому умыслу, выпадает из системы последний пример – скорее дополнение, бонус. Текст, откуда пример взят, автор предлагает читателям угадать (как бы в знак того, что все эссе не более чем ученая забава, отдых ума и для ума); воздержимся от спойлера и мы.