Пример

Prev Next
.
.

Александра Приймак пишет о публикациях «Нового мира» № 9: о двух реальностях в стихах Андрея Пермякова, о любви и браке в прозе Дениса Гуцко, Андрея Грачева и Татьяны Грауз.

 

Андрей Пермяков. Пчелы в мордовнике

Стихи Андрея Пермякова насыщены деталями быта микрорайонного ландшафта, на фоне которого разворачивается действие.

В высотных домах Красногорска плачут кошки; старые друзья смотрят футбол, переходят с «Балтики» на «Московскую», а их двойники, добрые и родные нам Ежик и Медвежонок, поедают поросенка «под правильным маринадом». «Философия мира» упрощается и оказывается эпизодом рыбалки, где «четырехлетний божок» спасает «жука-плавунца – архетип парохода».

В стихах Пермякова вместо слов о высоком, читаем о каждодневном, обычном, сниженном даже.

«Высокое», «философское» поэт вводит, как контраст с «низким»: то, что мы привыкли считать «низким» в чем-то даже важнее, чем «высокое». Только таким образом «высокое» может получить свое место в иерархии мира.

От дождя непременно ждёшь чего-нибудь философского,
Важного. Может, нетривиального знака даже.
А тут бывший ларёк тёти Зины...

Последнее стихотворение цикла все ставит на место: начавшись тривиальной сценой (мужчина читает ребенку стихи), кончается — ударом под дых:

Он читает медленно и нудно,
ошибаясь пьяно, человечно:
«В небесах торжественно и трудно...»
Впрочем, и в иных местах не легче.

Андрей Пермяков пишет о земном. Трудность жизни не приукрашена торжественностью, торжественность — для других сфер («небес»).

Действительность выносима только потому, что она как бы разделяется на две: реальность быта и реальность поэзии.

А еще можно жить как живешь,
как жил. Словом, жить точно мышь.
А писать стихи — как живешь
на берегу Океана.

Реальность поэзии неустойчива, ее может разрушить кошка, прыгнувшая на колени, и тогда наступит пробуждение.

Но реальность поэзии может так изменить реальность быта, что станет по-настоящему страшно:

Если сказать человеку такие слова,
Особенно если сказать пятилетнему человеку-другу:
«Пчёлами полная синяя голова» —
Человеку получится долгое время испуга.

Получается, страх это только когда говорят.
Получается, что когда говорят — это страх.
Страх это птицы и пчёлы, живущие в головах,
Мёртвые люди, живущие в головах,

Получается, когда поэт пишет, перед читателем возникает картина мира, которая пугает. Спасает лишь то, что и такую жизнь — можно полюбить. А полюбив,

...на вопрос: «Ты хочешь быть счастлив всегда»?
можно ответить «нет».

На фотографии Мордовник шароголовый (лат. Echinops sphaerocephalus)

 

 

Денис Гуцко «Машкин Бог», Андрей Грачев «Муж», Татьяна Грауз «Сияние»

Три автора этого номера журнала пишут о любви и о браке.

Создается впечатление, что тексты расположены по восхождению от жестокого к доброму, от темного к светлому.

Повесть Дениса Гуцко «Машкин Бог» сначала кажется панегириком вдове Маше, многострадальной русской женщине. Но затем открывается страшное: Маша-то рада внезапной смерти мужа Леши: пусть уж лучше он не достанется никому, чем любовнице Оксане, пусть уж лучше он умрет и перестанет ее мучить своими изменами. После похорон Маша ставит в рамку фотографию времен студенчества и делает вид, что в их жизни была только любовь, а последних тяжелых лет — просто не было. Люся, ее сестра, некогда тоже влюбленная в Лешу, пытается разобраться в случившемся, встречаясь с людьми, которые в последние месяцы близко с ним общались, но ей так и не удается понять собственные чувства. Леша не появляется живым на страницах повести. Трагедией оказывается не его смерть, а то как она повлияла на жизнь близких ему людей, как они раскрываются, столкнувшись с его уходом. Возникает вопрос: любила ли Маша своего мужа, если она так отнеслась к его смерти?

Сложно сказать, что рассказ Андрея Грачева «Муж» более оптимистичен. Отношения главных героев совсем не похожи на любовь, они больше напоминают «стокгольмский синдром». Муж — тиран, ревнующий жену Татьяну к любому другому мужчине, она — красотка, отдавшая ему все. И вдруг, на последней странице раскрывается тайна глубокой взаимной привязанности героев, о которой читатель и не догадывался. От этого — жутко. Всем, кто привык любовь идеализировать, автор напоминает о ее амбивалентной природе.

Наконец, цикл Татьяны Грауз «Сияние»: одноименный рассказ, «Счастливая» и «Возле неунывающего цветника» — все три текста уже названиями выдают смену тональности по сравнению с Гуцко и Грачевым. Казалось бы, и темы те же: неудачный брак, одиночество, рефлексия. Но здесь героиня совсем не похожа на Машу или Татьяну, и за ее внутреннюю волю жить дальше ей положена индульгенция, пусть и в виде бактерицидного пластыря, подаренного случайным прохожим. А в последнем рассказе – «Возле неунывающего цветника» – она и он становятся единым «они», будто бы слившись со своими платоновскими половинками. Оставивший было любые упования читатель вновь обретает надежду.