Пример

Prev Next
.
.

Колонка опубликована в "Новом Мире", 2006, № 6.

Артуру Онческу.

О Бродском можно сказать так: его записывали много. И это будет чистая правда: начиная от домашних “квартирников” — до эмиграции — и заканчивая лекциями и публичными выступлениями на Западе. Я не могу представить себе того или иного его вечера в Европе или Америке, чтобы среди публики не оказался слушатель с компактным магнитофоном (их уже называли диктофонами), не могу представить, чтобы устроители чтения не обеспечивали звукозапись — например, с центрального микрофона на пульт. Все это было, и такие записи имеются как в частных собраниях, так и в архивах университетов, колледжей и тому подобных заведений.

Однако можно сказать и так: профессиональных звукозаписей Иосифа Бродского почти что и нет. И это тоже будет правдой: передо мной всего три официальных компакт-диска, но даже если окажется, что существуют четвертый и пятый, — положение не исправится: официальных записей на профессиональных носителях — горстка. Примечательно, что в последний по времени издания компакт-диск (2003) вошла единственная профессиональная “предотъездная” запись Бродского, сделанная в начале 1966 года в Москве звукоархивистом Львом Шиловым — в аппаратной фонотеки Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей СССР. Сделанная, естественно, неофициально.

Но прежде чем начать представлять вам эти компакт-диски с записями 1966, 1986 и 1996 годов (а представлять мы их станем в хронологическом порядке выхода к слушателю, то есть опираясь на время факта издания, а не факта записи), напомним себе, каким оно было — авторское чтение Иосифа Бродского в разные годы. Свидетельствами современников и пристрастных слушателей поэта попробуем сопроводить наш обзор на всем его протяжении — они, как мне кажется, помогут очертить перспективу и удержать драматургию повествования, несмотря на некоторые кажущиеся противоречия в “деталях”.

“…Так читал стихи только он, они были созданы для этого голоса, рождались вместе с ним. Слушать его стихи в чужом исполнении — тяжкое испытание. Кричат, спотыкаются на каждом анжамбмане, запинаются в погоне за утраченным смыслом. Между тем он не кричал, он пел, и это пение, монотония, как говорят лингвисты, никогда не подчеркивала никаких подробностей, никакой отдельно взятой мысли, не расставляла логические акценты, шла сплошным голосовым потоком, мощной волной, обрываясь, всегда внезапно, как перед пропастью, на последнем слове”.

Александр Кушнер, “Здесь на земле…”.

“…Темп речи Бродского после эмиграции не снизился. Скорее наоборот. Как и сила голоса при чтении стихов. Как и его продуктивность — похоже, что именно после своего последнего инфаркта два года назад он работал и над прозой, и над стихами особенно фанатично. Характерной чертой его синтаксиса по-прежнему оставался тот же механизм постоянных добавлений — то какое-то уточнение, то придаточное предложение, которое расшатывает все сказанное выше. Один значок в его пишущих машинках, по-видимому, был ему так же отвратителен, как и конец разговора. Это точка. <…>

Я уже и раньше часто думал о том, что торжественным скандированием собственных стихов Бродский заглушал их собственную поэзию, быть может, скрывая ее из чувства целомудрия. В Нью-Йорке и позднее дома при перечитывании его сборников я вдруг расслышал, какое тонкое звучание предполагает эта поэзия, когда нет слухового насилия его декламации. Декламация сохранилась в записях. Но читающий Бродского для себя всегда сумеет расслышать тот его голос, которым при жизни он разговаривал в минуты непринужденности и тепла, когда отпадала необходимость “упорствовать”: действительно, голос, полный тишины!..”

Кейс Верхейл, “Пляска вокруг вселенной”

(фрагмент из книги об И. Бродском).

“…Мы вкушали, как благовест, ваш монотонный голос, / где усталость напрасно с вежливостью боролась”.

Из стихотворения Элеоноры Иоффе

“Элегия на смерть Иосифа Бродского”,

описывающего, в частности, последнее

публичное чтение поэта в Хельсинки.

 

БЛИЗКАЯ БИЛИНГВА

CD // Joseph Brodsky. Римские элегии. Roman Elegies. Erker. EV-12916.

 

Я бы не знал о существовании этого компакт-диска, если бы не Анатолий Найман. Ему эту пластинку подарили близкие Бродского, и, переписав ее, я стал ломать голову над датировкой записи, о которой заявлено в названии: авторское чтение — по-русски и по-английски — сочиненных в 1981 году 12 стихотворений под заглавием “Римские элегии”. И — пришел к выводу: запись, очевидно, 1986 года, ибо она идентична публикации на малотиражной научно-методической аудиокассете “Иосиф Бродский”. Кассету выпустил в начале 2000 года отдел звукозаписи Гослитмузея [1].У коллекционеров эта кассета есть: она продавалась на писательских вечерах и в филиалах Литературного музея, однако качество аудиозаписи на диске, который хранится у А. Н., превосходит ту, что на магнитной ленте, в разы.

Слушая студийные записи авторского чтения, я придумал сам для себя доморощенные определения: близкая и дальняя запись.

“Римские элегии” (особенно русская часть) — близкая запись. Между микрофоном и голосом поэта нет полумертвого воздушного пространства, всё напрямую. Поначалу мы прослушали фрагмент этой записи вместе с Анатолием Генриховичем у него дома, через колонки. Голос Бродского мгновенно заполнил комнату, как олово форму. Когда он читал

 

…и в горячей

полости горла холодным перлом
перекатывается Гораций, —

 

это казалось уже удвоением эффекта.

В посвященном Бродскому стихотворении “Лес Европы” нобелевский лауреат, поэт Дерек Уолкотт писал о себе и о поэтическом собрате, которые… “обмениваются горловыми” (перевод В. Куллэ).

“…Его поэзия — упражнение в абстрагировании, — писал в статье о “Римских элегиях” швейцарский филолог Жорж Нива. — Его поэтический герой ищет анонимности и редукции к сущности, к белизне чистой формы и чистого мрамора. Быть анонимным и все еще осколком живого, быть мыслящим торсом — вот урок Рима и самое трудное в жизни и в поэзии. Иными словами: безликая элегия — идеал поэзии…”

Быть самим собой и исчезать, как исчезает ломаное “р” еврея:

 

Для бездомного торса и праздных граблей
Ничего нет ближе, чем вид развалин.
Да и они в ломаном “р” еврея
Узнают себя тоже; только слюнным раствором
И скрепляешь осколки…

 

“Более всего это наблюдение над собственной артикуляцией” (Шимон Маркиш).

Добавлю, что диск замечательно оформлен: на обороте фотопортрет Бродского — круглые очки на лбу, подбородок оперт на большой палец руки, сжимающей маркер. Внутри еще одна фотография — поэт сидит у окна какого-то учреждения (может быть, студии звукозаписи?), а на правой стороне разворота — факсимиле первой части “Римских элегий”.

В том же году, когда были записаны “Римские элегии”, в вашингтонской “The Folger Shakerspeare Library” (21 октября) и нью-йоркском “The Center for the Media Arts” (6 ноября) были сделаны записи, составившие часовую аудиокассету “Joseph Brodsky. Winter” [2].

За исключением английского стихотворения “Elegy: for Robert Lowell”, Бродский также читал здесь билингву — свои автопереводы и переводы Дерека Уолкотта и Джорджа Клайна. В кассету вошло 11 стихотворений, в том числе “Письма династии Минь”, “Эклога 4-я: зимняя” и “Осенний крик ястреба”.

…Спустя десятилетие московский Дом-музей Марины Цветаевой выпустил тиражом 50 экземпляров [3] аудиокассету “Иосиф Бродский. Стихотворения. Читает автор. Лондон 1981 — 1987”. Тут и большая подборка из сборника “Урания” (запись 1987 года), и “Конец прекрасной эпохи” вкупе с классическими стихотворениями начала семидесятых — начала восьмидесятых годов вроде “Сретенья” и “Натюрморта” с одной стороны и “Эклоги 5-й (летней)” — с другой. Это записано в 1981-м.

Я уверен, что это архивы Би-би-си. В воспоминаниях Людмилы Штерн “Ося, Иосиф, Joseph”, выпущенных пять лет назад издательством “Независимая газета”, в главе “Коварство и любовь” цитируется письмо друга, тогдашнего сотрудника Би-би-си Славинского: “А узнал я о премии, сидя в своем кабинете на Би-би-си. Влетает продюсерша: “Славинский, поздравляю, ты был прав!” —“С чем это?” — “Помнишь, ты меня просил сохранять записи Бродского, потому что он того и гляди получит Нобеля? Ну вот…””

“…Картавость, некоторая невнятность произношения, интонационное однообразие зачина забывались немедленно. Бродский мог достигнуть такой интонационной интенсивности, что слушателям становилось физически дурно — слишком силен оказывался напор.

Но суть была не в том. Чтение Бродским своих стихов было жизнью в стихе, перед слушателями происходило уникальное и потрясающее явление — абсолютное слияние личности и результата творчества, казалось бы, уже отделившегося от этой личности. Происходил некий обратный процесс — стихи снова воссоединялись с поэтом. Это не было воспроизведение, исполнительство — пусть самое высокое. Это было именно проживание поэзии…”

Яков Гордин, “Иосиф Бродский и его собеседники”.

“…Все были поражены его чтением, силой, пытались заговаривать с ним на эту тему, но он отнекивался, говорил: “Ничего особенного, просто так нас приучали в школе декламировать классическую поэзию””.

Из интервью Дэниэла Уэйсборта Валентине Полухиной.

“...Для слушателя озвучивание текста бывало мучительным, ибо речь Бродского заведомо обгоняла смысл. Бессильный помочь аудитории, Бродский оставался наедине со своими стихами, которые он читал как бы для них самих. Произнося строчки вслух, он выпускал их на волю. Звукам возвращалось то, что у них отняли чернила, — жизнь.

Бродский весьма сурово обходился с одним из двух условий своей профессии. Находя письменность малоприспособленной для передачи речи, он решительно отдавал предпочтение звуку. Передать человеческий голос способна только поэзия, причем — классическая, всегда оговаривал Бродский с настойчивостью сердечника, ценящего правильную размеренность ритма”.

Александр Генис, “Бродский в Америке”.

 

МАШИНА ВРЕМЕНИ

CD // Иосиф Бродский. “Ранние стихотворения”. Москва. Sintez Records, 1996.

Компания Sintez Records благодарит Юза Алешковского и Андрея Макаревича за содействие в создании этого альбома.

Recorded at Dangerous Music Studios — November, 1994. Engineer: Vladimir Spitsberg (Silantiev). Mastered at Sonic Room at NYU MBT Studios — January-February, 1995. Engineer: Paul Geluso. Дизайн: Андрей Гусев.

Об истории записи этой пластинки Андрей Макаревич рассказал мне сразу после ее выхода — в середине 1996 года — в эфире исчезнувшего ныне “Радио АРТ” (программа “Охранная грамота”). Я было хотел процитировать фрагмент эфира, но вспомнил, что поэт и музыкант описал эту историю в своей недавней мемуарной книге “Сам овца”. И рассказал ее более подробно.

“…А еще через полгода мы опять сидели в “Самоваре” (русский ресторан в Нью-Йорке; Бродский был одним из его учредителей. — П. К.) с Юзом (Алешковским. — П. К.) и обмывали вышедшую пластинку (диск “Окурочек”; Макаревич наложил свою музыку на пение Алешковского. — П. К.). Пластинка Юзу, по-моему, очень понравилась (она и мне очень нравится) — все предыдущие попытки записи (а Юз их с кем-то делал) ни в какое сравнение не шли.

В общем, мы сидели в “Самоваре”, и вдруг опять вошел Бродский и подошел к Юзу, и Юз похвастался пластинкой, и Бродский повертел ее в руках, полугрустно-полушутливо произнес: “Может, и мне альбом записать?” — и пошел к своему столу — он всегда садился в дальнем правом углу.

Как загипнотизированный я двинулся за ним следом и, извиняясь, сбивчиво заговорил что-то насчет того, что, если бы он сам не подал эту мысль, она бы мне и в голову не пришла, а теперь я ему предлагаю на полном серьезе взять и записать альбом его стихов в его исполнении.

Бродский смотрел на меня сквозь стекла очков иронично и чуть-чуть печально (летний костюм песчаного цвета, весьма, впрочем, мятый и даже с пятном на пиджаке, удивительная манера произносить слово “что” с упором на “ч” — мы все-таки говорим “што”) — я, наверное, в своем волнении действительно выглядел несколько смешно. Я не знаю, почему Бродский согласился.

Студия и Володя были уже наготове, но наутро я опять уезжал, и запись происходила без меня. Бродский решил читать свои ранние питерские стихи. Володя рассказывал мне по телефону, что Бродский пришел на студию, довольно быстро прочитал все, что он собирался прочитать (вы слышали, как Бродский читает свои стихи? Это очень похоже на заклинание), но на следующий день позвонил и попросил переписать все еще раз. Пришел и все прочитал по новой (по ощущению Володи — точно так же). И на этот раз остался доволен.

Потом мы встречались еще раз — Бродский, Кутиков, наш друг Володя Радунский и я. Кутиков как официальное лицо, выпускающее альбом, хотел поговорить по поводу обложки. Обложка, как выяснилось, Бродского абсолютно не интересовала.

С обложкой, к сожалению, и вышла заминка — один художник тянул полгода, да так ничего хорошего и не сделал, и отдали делать другому художнику — а Бродский умер.

Пластинка вышла. В нашей самой читающей стране в мире она разошлась бешеным тиражом. Штук, наверно, пятьсот…”

Здесь 26 стихотворений: самое раннее (“Ночной полет”) 1962 года, самое позднее (“Бабочка”) — 1972-го. Насколько я могу судить, всемирная Сеть содержит в себе mp3-треки этой пластинки.

На выход компакт-диска отозвался газетной рецензией помощник Бродского и исследователь его творчества Александр Сумеркин: “В этом физическом ощущении его присутствия есть даже легкий оттенок жути. В гостях он у меня не бывал. Но это — он, со своей неповторимой, как говорили, — канторской манерой чтения, с баритональным распевом, напоминающим скорее ритуальное богослужение, нежели декламацию. Только все песнопения сочинены им самим”.

Сумеркин напомнил, что Бродский о ранних своих сочинениях не раз отзывался очень сурово, таким образом, его идея отбора для студийного чтения именно ранних стихов — вполне беспрецедентна. “Этот диск как бы позволяет прикоснуться одновременно к трем разным точкам времени: дата написания текста, ноябрь 1994-го — когда автор заново стихи перечитал перед микрофоном, и тот момент в настоящем, когда лазерный луч магически оживляет закодированный в цифрах голос”.

“…Дмитрий Евгеньевич Максимов говорил об этом примерно так: “Он читал долго… Я думаю — гораздо более часа. И не просто с напряжением, а с огромной затратой физических сил. С него лил пот, и, вы не поверите, к концу чтения на полу была лужа… Пришлось принести тряпку и вытереть пол…””

Елена Кумпан

(из воспоминаний о чтении Бродским поэмы “Шествие”

в начале 60-х годов).

“…Я впервые услышал Иосифа читающим стихи, и, хотя я был уже весьма искушенным читателем поэзии, я совершенно растворился в этом чтении. Пресловутый шаманизм его чтения ничуть меня не шокировал, хотя сам я по природе человек другого рода и всегда с большим недоверием отношусь к любым эксцессам, в том числе и декламационным”.

Из интервью Льва Лосева Валентине Полухиной

(о публичном чтении Бродского в 1962 году).

“Чтением стихов, ревом чтения, озабоченного тем в первую очередь, чтобы подавить слушателей, подчинить своей власти, и лишь потом — донести содержание, он попросту сметал людей. Стихи были замечательные, но собравшаяся компания или зал, естественно, не могли этого вместить, что называется, с ходу, поэтому им следовало дать это понять адекватным звуком, напором, воем, пением, громом, лишить их воли, как это в недалеком будущем сделали с террористами голландские реактивные истребители, один за одним пропоровшие воздух в нескольких метрах над захваченным теми поездом <…>

Сразу оговорюсь, что звук был первичнее какого бы то ни было намерения, звук был не орудием, а целью, и вообще в начале был Звук. Всякий стих и все стихотворение непременно проходят этап чисто звуковой, дописьменный и, уже будучи записаны, продолжают в этом звуке существовать, и донесением до публики именно этого звука он и занимался. Вы не усваивали содержания, но вы воспринимали имманентный ему звук”.

Анатолий Найман

(из романа “Славный конец бесславных поколений”) [4]

 

 

ОГЛАШЕНИЕ

CD // Иосиф Бродский. Стихотворения. Читает автор. Москва.

Copyright ї by Joseph Brodsky. Публикуется с разрешения Фонда по управлению наследственным имуществом И. А. Бродского.

ї Е. Рейн, текст выступления. ї Л. Шилов, фонограмма.

ї Студия ИСКУССТВО (составление). Р ЮПАПС (оформление).

Общее время 69.12. Редактор М. Гизатулин. Звукорежиссер С. Филиппов. Дизайн В. Лазутин. Рисунки И. Бродского.

Это была последняя (по времени выхода в свет) работа Льва Шилова [5]. Около года он вел переговоры с наследниками, разрабатывал оформление диска (в частности, использовал автограф стихотворения “В деревне Бог живет не по углам…” из архива Л. К. Чуковской), размышлял над композицией.

Значение этой грандиозной записи невозможно переоценить: большая ее часть была сделана в Москве, с помощью профессиональной аппаратуры, в 1966 году. В фонотеку Бюро пропаганды к Шилову Бродского привела одна из внештатниц “Нового мира”, а ныне известная славистка Виктория Швейцер. “Бродский начитал на мой магнитофон уже хорошо им продуманную, как я понял позже, подборку своих стихов, своего “Избранного”. Манера его чтения меня довольно сильно удивила”. Далее — и в буклете к диску, и в одной из глав своей последней книги “Голоса, зазвучавшие вновь” — Шилов подробно рассказал весь сюжет, который я здесь пересказывать не буду, но лишь напомню, что полностью текст этой книги давно выложен в Сети.

Но удержаться от цитирования фрагмента письма Бродского не смогу: с разрешения Фонда по управлению наследственным имуществом поэта он приведен в книге Льва Алексеевича. Уже после присуждения Нобелевской премии Бродскому Шилов напомнил поэту о той давней работе, предложил составить диск — с включением в него чтения более поздних стихов, предлагал Бродскому сделать дозапись в Нью-Йорке и прислать ее в Литмузей…

Бродский ответил:

“Дорогой Лев Алексеевич. <…> Я совершенно не против Вашего предложения, только не знаю, как его осуществить. Мне не хотелось бы связываться со студией. С другой стороны, сомневаюсь, чтоб простая магнитофонная запись могла “Мелодию” удовлетворить.

Я также не имею ни малейшего понятия, сколько стихотворений — какой длины и т. п. — может поместиться на пластинке. Я, например, дорожу длинными, но, м. б., для пластинки нужны которые покороче.

Если бы я сам совершал выбор, то склонился бы в сторону разнообразия, а не единства. Но, м. б., Вас интересует именно некоторое сюжетное единство?

Иными словами, у меня больше вопросов, чем ответов — и это при полном равнодушии к жанру вообще. Самым разумным мне представляется Вами составленный перечень и указание временного объема записи. Еще лучше, если бы Вы просто приехали и осуществили контроль на месте.

Во всяком случае, пленку я Вам начитаю и при ближайшей оказии вышлю. Делать это — начитывать на магнитофон — немножко противно и дико; но чем я, в конце концов, хуже Айятоллы Хомейни? Сердечно Ваш…”

Ехать в Америку в конце 80-х для Шилова было тогда как полететь на Луну. В результате “инверсии судьбы” “пленку” Бродский “наговорил” для Макаревича, а диск с чтением (пением! конечно, пением!) двадцатишестилетнего Бродского [6] вышел в начале нового века с официального разрешения наследников поэта. Незадолго до своей кончины Лев Шилов взялся за организацию международного проекта “Полное собрание звукозаписей Иосифа Бродского”, но дальше подготовки организационных бумаг двинуться не успел. Оба компакт-диска с аудиозаписями Иосифа Бродского успели стать раритетами.

“…Прежде всего он наэлектризовывал аудитории чтением своих стихов по-русски, и его многочисленные [американские] выступления в семидесятые годы возродили в университетах страны традицию поэтических чтений, вернули им значительность. Бродский никогда не подлаживался к аудитории, не принимал простецкую позу, напротив, он возвышал свои выступления до уровня выступлений древних бардов. Голос у него был сильный, стихи он читал по памяти, его каденции великолепием и остротой напоминали синагогальное пение, так что у слушателей возникало ощущение, что они соучаствуют в событии. Таким образом, его постепенно начали воспринимать в качестве представителя Поэзии как таковой. Для аудитории его голос звучал пророчески (хотя он и открещивался от роли пророка)…”

Шеймус Хини, “Песнеслагатель”.

“Он начинает — не читать, ибо в его руках нет текста, а — как бы это назвать?.. — петь или оглашать свои стихи. И сразу ясно становится, что настоящее событие совершается здесь, в этой зале, совершается этим голосом, тут, перед нами и для нас, заново рождающимися в своей первозданности стихами.

Звук его голоса. На мгновение удивляешься, настораживаешься, — разве так звучали его стихи, когда читались они глазами или голосом для себя? Почти испуг. Но сразу же отдаешься этому напеву — странному, ни на что не похожему, и понимаешь, почему Ахматова назвала эти стихи магическими.

Заклинание, напор слов, напор ритма, властность, гневность, радость и сила этого напора, словно эти стихи не только должны родиться в звуке, прозвучать, дойти, но и еще что-то разрушить, разломать и смести, что-то, что мешает им, не дает им места в этом тусклом, глухом, акустики духа лишенном воздухе, пространстве и времени. <…> И вот каждое стихотворение — как победа. Когда падает голос и наступает тишина, это не чтение кончено, это не стихотворение подано нам в своей законченности, а сделано некое высокое, чистое и светлое дело, совершен некий добрый подвиг, за всех тех слепых и глухих, кто не понимает, не знает, не видит, какая и за что ведется в этом мире борьба”.

Протоиерей Александр Шмеман,

“Иосиф Бродский читает свои стихи”.

 

Другие статьи "Звучащая литература" можно найти по ссылке.

 

[1] Составитель Л. Шилов; оформление и производство С. Филиппов. Записи сделаны в Москве (1966) и в Нью-Йорке (1986).

[2] Эта запись была выпущена в 1987 году в рамках проекта "The Watershed Foundation" — как часть реализации гранта "The Literature Program of the National Endowment for the Arts" и спродюсирована Anne Becker. В моем собрании есть аналогичная кассета авторского чтения еще одного нобелиата — Чеслова Милоша.

[3] Музейное издание. Тот же цветаевский музей совместно с Гослитмузеем выпустил в 1996 году тиражом 200 экземпляров аудиокассету ("научное издание") "Иосиф Бродский о Марине Цветаевой", в которую вошла аудиозапись выступления (отличающегося от опубликованного эссе) И. Б. "Примечание к комментарию" — на конференции в США (сентябрь 1992 года). "Добили" объем кассеты теми же "Римскими элегиями" и двумя романсами на слова Бродского в исполнении А. Дулова и А. Мирзояна. В аннотации указано, что записи — из коллекции В. Швейцер и В. Крижевского.

[4] В феврале этого года Анатолий Найман поделился еще одним, на мой взгляд, принципиальным наблюдением: "...Он был в восторге, в прямом смысле этого слова, не в восхищении, а в восторге от той поэзии, которая стоит за его собственными стихами. <...>Сознание ее приводило его в экстаз. Он рвался к этому <...> докричаться до той поэзии, взять ее напряжением голоса" (цитирую по аудиозаписи). Это хорошо рифмуется с эпизодом из книги "Рассказы о Анне Ахматовой" — о том, как И. Б. "прокричал-пропел "Большую элегию Джону Донну", только что написанную", Найману — у железнодорожных касс. "Публика была в шоке". 

[5] Компакт-диску (2003) предшествовали и методические аудиокассеты, выпущенные в 2000 и 2001 годах. В оформлении обложки одной из них было использовано факсимиле письма Бродского Шилову, посланное в сентябре 1989 года.

[6] Предваряет эту запись пространное выступлдение Е. Рейна в ЦДЛ (1988) на одном из первых вечеров, посвященных Иосифу Бродскому. Шилов относился к этому выступлению как к "документу времени" и решил именно им открыть композицию. В пластинку включен и фрагмент неизвестной любительской записи авторского чтения Бродского в середине 60-х годов.