Пример

Prev Next
.
.

Александр Марков

  • Главная
    Главная Страница отображения всех блогов сайта
  • Категории
    Категории Страница отображения списка категорий системы блогов сайта.
  • Теги
    Теги Отображает список тегов, которые были использованы в блоге
  • Блоггеры
    Блоггеры Список лучших блоггеров сайта.

Концерт на вокзале: от Мандельштама к Iванiву

Добавлено : Дата: в разделе: Без категории
Стихотворение из посмертно изданной книги Виктора Iванiва «Себастьян и в травме» (М.: Коровакниги, 2015) кажется загадочным по описанию обстоятельств и слишком ясным по описанию чувств. Но это вовсе не ясность чувств и символика вроде рок-поэзии: мы видим в этом стихотворении и традицию экфрасиса, описания, которое должно сильными средствами воспроизвести какое-то произведение в движении, и вполне определенный сюжет из поэзии Мандельштама. Этот сюжет -- концерт на вокзале.
В раю декабрьская ночь
Уже в дверях не обернуться
И ты высовываешь нос
Как будто в окна окунуться
Уснуть и тихо уплывать
На дальней лодке звездной барке
Меж двух небес и тосковать
Курить погасшие огарки
Твоих ракетниц и шутих
И в Рождество бьет колокольчик
Китайский тихий и все мнит
Что вспоминать не надо больше
О том что было и потом
Сбылось и стало легче легких
Расстеленных по полу ковром
Краев далеких
Декабрьская ночь -- это прежде всего одна из ночей накануне Рождества, которая может быть безлунной и беззвездной. Именно такая ночь описана в "Концерте на вокзале" О. Мандельштама "и ни одна звезда не говорит". Прежде всего, эта ночь означает не отчаяние, а наоборот, невозможность обратного движения: "уже в дверях не обернуться". Ощущение вокзала -- это ощущение временного тепла, временного уюта, когда окна вокзала смотрят в окна вагонов. Дом здесь существует только как возможность "высунуть нос" из дома, из вокзала, когда идешь на поезд, прильнуть носом к стеклу вагона, "как будто в окна окунуться". У Мандельштама об этом же говорит пенье Аонид, муз, которые провожают в путь пассажиров -- их зовут уже сирены паровозных свистков в другой мир, и "музыка над нами" оказывается "разорванным, скрипичным воздухом" странствий -- железнодорожное полотно как натянутые струны, и паровозный свисток только усиливает напряжение этих струн, хотя и разрывает воздух. Это не уничтожение воздуха, но напротив, переживание собственного окунания в скорость, когда можно будет прильнуть к оконному стеклу и только так сохранить чувство реальности.
Герой стихотворения засыпает и тихо плывет в вагоне, "меж двух небес" -- уже мир здешний и мир загробный равно ему покровительствуют, и "погасшие огарки" как ушедшие огни поезда всегда с ним. Картина происходящего видима как бы идеальным наблюдателем, который следит за поездом, но чувствуется пассажиром поезда, который и совершает такой ритуал перехода. Герой Мандельштама оказывается наоборот, в парке собственного сна, он наблюдаем сном, которым и заворожен "железный мир" железной дороги. Он сам чувствует как идеальный наблюдатель, для которого весь мир расходится на своих скоростях, и он пытается выстроить звуки "павлиньи" и "фортепьянные" в какую-то композицию, чтобы разобраться, в каком из миров, действительном или загробном, он оказался под взглядом сна.
В следующей строфе герой видит как раз вокзал, уже не "стеклянный лес", а звон китайского колокольчика, которым обернулся станционный колокол. Получается, что движение по железной дороге оказывается чем-то вроде праздника, а концерт на вокзале может быть только завершением этого праздника, спокойным Рождественским колокольчиком, разгоняющим морок безлунной ночи. Где у Мандельштама родная тень только затерялась под стеклянным небом, потому что даже воздух в безлунную ночь стал стеклянным, и можно пройти в нем только тенью -- там у Iванiва оказывается, что идеальный наблюдатель видит ту самую "родную тень" Мандельштама, которая идет на звон колокольчика. "Вспоминать не надо больше", не надо уже быть тенью. Звон и оказывается тем чувством, которое возможно и ночью; нужно только не принимать страхи ночи за свои страхи.
Наконец, в последней строфе сбылись края далекие, расстелились ковром железнодорожной карты, по полу, как модель железной дороги. У Мандельштама это событие оказывается кошмарным сном: выхода из вокзала нет ("в стеклянные я упираюсь сени") именно потому, что паровоз не останавливается -- музыки на вокзале больше не будет. У Iванiва уже прозвучала музыка Рождества, появилась детская игра, а сон оказался в руку. Тени умерших все уже вспомнили: они ничего не почувствовали, что почувствовали у Мандельштама, но увидели, где в рождественской детской обозначены те края, в которых они скрываются. Глядеть глазами теней -- значит, найти им дом.