В аду прекрасные селенья
И души не мертвы.
Но бестолковому движенью
Они обречены.

Они хотят обнять друг друга,
Поговорить...
Но вместо ласк - посмотрят тупо
И ну грубить.
Февраль 1934

Стихотворение К. Вагинова обращается к двум топосам загробного мира в русской поэзии: (1) в нем души скитаются, но само это скитание приятно и сладостно, (2) всякое место в нем прекрасно, потому что забвение не позволяет раздражаться, несмотря на мнимые волны раздражения или мнимый грубый ландшафт -- тени источают аромат божественного восторга.

Следы Пушкина рассыпаны как в зримой, так и в скрытой части поэмы Беллы Ахмадулиной "Род занятий", где разыгрывается сюжет смерти поэта на языке символов и знамений. Первым знамением приближающегося несчастья становятся строки: «Десятое. Темно. / Тень птичьих крыл метнулась из оврага». Ему вторит следующее знамение: «Нет, Ванька-мокрый не возжег цветка». Существенность этого знамения раскрывается в связи с происхождением цветка. 

Слово «тропа» в поэзии, в том числе в поэзии русского модернизма, чаще всего употребляется в привычном смысле узкой дороги в горах, по крутым склонам, оврагам, в пещеру или из пещеры. Но реже, но всё равно значительное число раз слово «тропа» получает особый смысл, дороги, по которой могут идти все, где это слово близко слову «судьба». Если тропа в первом значении, вписывающемся в эстетику возвышенного, доступна немногим, то тропа, принадлежащая скорее эстетике прекрасного, предназначена для многих, если не для всех. Но это второе значение прошло три этапа развития.

Стихотворение из посмертно изданной книги Виктора Iванiва «Себастьян и в травме» (М.: Коровакниги, 2015) кажется загадочным по описанию обстоятельств и слишком ясным по описанию чувств. Но это вовсе не ясность чувств и символика вроде рок-поэзии: мы видим в этом стихотворении и традицию экфрасиса, описания, которое должно сильными средствами воспроизвести какое-то произведение в движении, и вполне определенный сюжет из поэзии Мандельштама. Этот сюжет -- концерт на вокзале.

Иннокентий Анненский, цитируя из стихотворения Бальмонта «Художник»

Смеюсь над детски-женским словом — гадко,

Во мне живет злорадство паука,

В моих глазах — жестокая загадка.

изменил строчку, «в моих словах». Кажется, изменение не к лучшему: дважды повторяется «слово» в трех строках. Но в отличие от Бальмонта, который занимался перебором имеющихся чувств как четок, от зрения к вкусу, от вкуса к обонянию, для Анненского само «слово» было двузначным: слово как сказанное, как реликвия, как оставшееся свидетельство, и слово как единственное, и даже напряженное дело.