К 115-летию со дня смерти А.В. Сухово-Кобылина (умер 24 марта 1903 года). Недооценённого, забытого, возрождённого.

25 октября 1917 г. На питерских мостовых, политых свежей кровью, — жуткая резьба и стрельба после легендарного выстрела «Авроры».

В газетах же, под аккомпанемент звериных криков «распни! убей! отдай награбленное!» — опубликована рецензия на спектакль Кобылина «Смерть Тарелкина». Прошедший два дня назад в Александринке.

События на сцене и за сценой как бы аукаются и перекликаются. Создавая вряд ли предвосхищённый режиссёром эффект «закономерного» взаимовлияния пьесы — предтечи театра абсурда — и уличных безумств толпы.

Человек живет метафизически – сказал философ, человек живет поэтически – сказал поэт, человек живет эсхатологически – сказал богослов. Или не живет никак.

Постановочный силуэт спектакля, искушающий и держащий внимание покрепче иных действующих лиц, всей своей роскошью бросает в никак, не стесняясь явного родственника. Ведь и там, в никак, увлечены приемом, методом, способом, бессчётным средством накопиться – вырасти - расползтись (длением, дроблением, уподоблением, подражанием, владением, повторением, отвлечением, переворачиванием, отражением, отвержением …и неограниченно еще как). И все эти подходы обычно утомляют, как утомляют арифметическое безразличие вне арифметики, хождение по кругу, гарантии невыхода.

Опасно для искусства чрезмерное увлечение темой, более того, преклонение перед темой, когда она исчерпывает собой все прочие составляющие. Истребление одного народа другим столь серьёзный аргумент, что робкие вопросы, - а как там сценография, как там трактовка образов, художественные средства выразительности, - вообще, как преподнесена эта крайне сложная тема, - никто задать и не решится.

Фигуры распределены. Христос-педик. Окровавленный отец. В спектакле нет того, кто «входит». На сцене с открытием занавеса все действующие лица, по парам: Мать-Отец, журналист-проститутка, мальчик-солдат, невеста-жених (неполный брехтовский набор). Нет пары только у Христа, которого нет в оригинале пьесы. Нет там и скальпирующего себя отца в штанах полицая и с голым торсом, вымазанным кровью (и дерьмом) двух войн – это прочтение Бутусовым оригинала ранней пьесы Брехта – он дорисовывает то, каким мог быть Брехт... 

Все чего-то ждут. В темноте. Ничего не происходит. В шелест вмешиваются позвякивания, посвистывания. Подготовленный зритель, который в данном случае исключительно слушатель, погружается в ауру предрассветного летнего леса. Неподготовленный продолжает ждать, что вот, вспыхнут софиты, вырвут из тьмы лицо главного героя, и раздастся, наконец, голос, и начнётся, наконец, действие.

Редко хожу в театр, но вчера обнаружил себя на модном ныне спектакле «Бунтари» в МХТ им. Чехова. О модности свидетельствовала блистающая в зале фигура Федора Бондарчука и раскинувшаяся неподалеку борода Данилы Козловского. Впрочем, на сцене было по-настоящему интересно, поэтому о них зрители быстро забыли.